Читать книгу "Не смей меня желать - Анна Квин"

Впрочем, если бы он не включил телефон, скорее всего, тут бы был Самбурский в истерике. То есть закончиться хорошо у этого дня нет ни единого шанса.

Ника

Не знаю, зачем вообще включила этот долбанный телефон, когда проснулась. Могла бы ведь этого не делать, могла бы закинуть его дальше на тумбочку и спуститься вниз, но дурацкая зависимость от соцсетей заставила меня нажать чертову кнопку. Одно нажатие, и я оказалась погружена в кошмар. Сотни слезных постов и черных ленточек поверх фотографии Дашки. Моей Дашки. Пока я целовалась с Марком в воде, пока грезила о нем ночью, пока позволяла мазать себя маслом, моя Дашка уже была мертва. А я даже об этом не знала.

Именно поэтому она не ответила на мой звонок вчера, когда я хотела попросить ключи от дачи. Она не дрыхла после вечеринки, она уже умерла и лежала где-то с розой, как и Лиза. Ее нашли вчера вечером, пока я заставляла Марка пить коньяк, а похороны будут только завтра во второй половине дня. Я жила, влюблялась и мечтала о первом сексе, пока моя подруга лежала где-то в темноте, убитая долбанным отморозком. Он увел ее, пока я кончала в руках Марка у стены клуба. Какая же я долбанная дура.

Внезапно все становится на свои места. Задумчивая мрачность Марка, его тяжелый тревожный взгляд вместе с подкупающе мягким поведением. Он что, отвлекал меня? Был не настолько сволочью, чтобы трахнуть, но достаточно мил, чтобы я не вспомнила про телефон до пяти вечера. А папа? Неужели, не мог позвонить мне? Ведь Марку же сказал или это я надумываю? И причина мрачности моего охранника в чем-то другом. Устав гадать, набираю папин номер, и после длинной череды гудков он берет трубку.

– Как ты мог?… – шепчу я, захлебываясь слезами. – Как ты мог мне не сказать?…

– Ника, – вздыхает он и долго просит прощения. Объясняет, почему не хочет, чтобы я возвращалась, по крайней мере, сегодня. Рассказывает о том, что защищает меня, но я не хочу слушать, меня душат слезы отчаяния. Из-за того, что папа сказал не мне, а Марку, и велел соврать; из-за того, что Марк послушался и играл моими чувствами. Из-за того, что Дашки больше нет, а в нашу последнюю встречу я так и не нашла время просто с ней поговорить. Мне так плохо и я так зла, что сбегаю с рыданиями в холл, объединенный с кухней, и буквально кидаюсь на Марка с кулаками.

– Как ты мог улыбаться все утро, зная, что Дашка мертва?! – кричу я и со всей силы луплю его в грудь, а он стоит, словно нерушимая скала, молчит и не мешает вымещать на себе злость. Я ударяю его сильнее, а когда замахиваюсь, чтобы влепить пощечину, рукой с немного согнутыми пальцами, намереваясь оставить на нем еще парочку шрамов, Марк делает то, чего я подсознательно жду с самого начала, перехватывает мои руки и медленно и плавно, невзирая на вопли, двигает меня к стене. Останавливается только, когда я врезаюсь в нее лопатками.

– А что бы изменилось? – уточняет он, поднимает мои руки над головой и прижимает к стене, не выпуская из захвата. Голос тихий, ровный. Он действует на меня, как ушат холодной воды.

– А? – Я вздрагиваю.

– Я спрашиваю, что бы изменилось, если бы я сказал с утра? Ты же знаешь, домой нам сегодня нельзя. Твой отец не хочет разговора с полицией. По крайней мере, пока. Мы вернемся завтра к похоронам. У тебя было, по крайней мере, нормальное утро. Ты хотела лишить себя и этого?

– Я ненавижу тебя! – кричу я, пытаясь вырваться из его стальной хватки, но это бесполезно. Когда не в силах освободить руки, я начинаю пинаться, он просто делает шаг вперед и вдавливает в стену своим торсом. Я стою неудобно и, чтобы удержать равновесие, приходится закинуть ногу ему на бедро. А еще это моя маленькая извращенная месть. Я с удовольствием вижу, как дергается кадык Марка от судорожного сглатывания, а зеленые глаза темнеют. В такой позе я чувствую его всего, и горячее возбуждение в том числе.

– Ненавижу, – всхлипываю я. – Сегодня утром…. Ты просто отвлекал меня. Так ведь? Поэтому ты…

– Что я? – спрашивает он, все также удерживая мои руки и прижимая к стене всем своим телом. – Что я опять сделал не так, Ника?

– Ты врал, ты играл моими чувствами…

– Твоими чувствами? – нехорошо усмехается он и смотрит мне прямо в глаза. – Мне кажется, играешь только ты.

– Ненавижу, – снова кричу я, жалея, что не могу стереть с его лица эту холодную усмешку.

– Ты врешь, – припечатывает он и жадно целует, оборвав меня на полуслове.

Я думала, так бывает только в кино. Дрожащие колени, глухо бухающее в ушах сердце и желание на грани отчаяния. Когда душат слезы, и в поцелуй ныряешь, как в спасательный круг. Когда чужие губы могут заставить хотя бы на секунду вырваться из горькой, утягивающей в пропасть лавины отчаяния. Я ловлю каждый его вдох. Марк прикусывает мою нижнюю губу, заставляя прогнуться в спине в попытке быть ближе, и когда чувствует, что я сдалась, отпускает мои руки и подхватывает под ягодицы. Наверное, я могу впиться ногтями ему в шею, сделать больно, чтобы унять собственную боль, отчаяние и разочарование, но тогда все закончится. Он опять отступит и оставит меня в одиночестве и на грани падения в бездну. Поэтому я обнимаю его и целую в ответ, переплетаясь языком с металлическим шариком с его. Нежно скольжу у него во рту теплым металлом, и ловлю хриплый стон, который предназначен мне.

Мы снова сплетаемся языками сильнее и жестче, и не прекращаем жадный поцелуй, даже когда в легких заканчивается воздух. Мои соски настолько болезненно чувствительные, что я готова стонать только от того, как они через тонкую ткань двух маек трутся по его груди. Горячие ладони Марка, которые чувствую у себя на бедрах, под кромкой слишком коротких шорт, кажется, прожгут дыру в коже. Я не хочу, чтобы этот миг закончился, не могу позволить Марку отстраниться потому, что знаю: тогда меня опять накроет отчаяние.

Наш поцелуй пахнет солнцем и, удивительно, виски. Он что пил? Целую глубже, пробую на вкус, а он поддразнивает меня в ответ, проводит горячим языком по верхней губе и шепчет: «просто охренительная»; одна эта фраза сносит крышу, и я плавлюсь в его руках.

Его губы такие сладкие и терпкие. Как бы я не пыталась перехватить инициативу в этом поцелуе, ведет неизменно он: подавляет, заставляет выгибаться, стонать и послушно позволять ласкать себя языком. И отстраняется первым именно он, чтобы оставить меня раздавленную и опустошенную у стены. Кажется, меня снова бросили. Предали, и этот поцелуй лишь для того, чтобы меня заткнуть, чтобы прекратить истерику, а сейчас Марк снова отдалился и мне опять одиноко. Он даже с поцелуями, словно просто делает свою работу – дает то, что сейчас нужно мне, чтобы выжить. Не больше.

Я не могу шевелиться, не могу отойти от стены, вообще двинуться с места. По лицу текут слезы, и я наблюдаю за тем, как Марк подходит к холодильнику, достает початую бутылку виски, из которой отпито совсем немного, и наливает янтарную жидкость в два бокала. Один протягивает мне.

– Держи.

Ни слова, ни жеста, ни намека на то, что буквально секунду назад мы сгорали в объятиях друг друга.