Читать книгу "Зачем мы говорим - Тревор Кокс"

Есть мнение, что этот риторический прием обладает такой силой, потому что совпадение двух компонентов случается чаще, чем трех, и если так происходит, то слушателям кажется, что в этом кроется какая-то истина. Мозг старается найти хоть какие-то зависимости, чтобы объяснить мир. В частности, исследования, использующие методы нейровизуализации, обнаружили, что префронтальная кора перебирает кратковременные сенсорные модели, чтобы предсказать, что с большей вероятностью можно будет услышать или увидеть через мгновение [37]. Этот навык приобретается в очень раннем возрасте: если двухмесячному младенцу показывать изображения попеременно справа и слева, он начнет двигать глазами по направлению следующего изображения, предвосхищая, где оно появится. Точно так же и овладение языком частично состоит в том, чтобы предугадать, как будет строиться предложение. Значит ли это, что трехкратное повторение обладает каким-то идеальным для мозга магическим свойством? Исследования показывают, что сочетание трех компонентов подходит для рекламных кампаний, например в борьбе за безопасность на дорогах: «Остановись, смотри и слушай», а дополнительный четвертый компонент вызывает скептическое отношение [38]. Однако мы не знаем, происходит ли это из-за какой-то необъяснимой целостности, создаваемой сочетанием трех компонентов, которыми мозг отмечает такую длину как идеальную для формулировки эмпирического правила, или является лишь приобретенной реакцией, вызванной тем, что такие трехкомпонентные списки встречаются очень часто.

Чтобы подавать аудитории знаки, ораторы используют и другие приемы [39]. Самые очевидные – это жесты, причем некоторые ораторы управляют своими слушателями, как дирижер оркестром. Бывший президент Национального союза шахтеров Артур Скарджил эффективно использовал эти приемы: когда аудитории следовало аплодировать, он держал руки ладонями вниз, а когда нужно было просто хлопать, он делал быстрые пассы руками [40]. Но конечно, ключевым сигналом для аплодисментов является и само построение выступления: как меняется тон голоса, темп речи и как используется интонация. Именно эти навыки отличают харизматичного оратора.

Розарио Синьорелло, преподаватель Университета Новая Сорбонна в Париже, занимается исследованием голоса и речи и специализируется на исследовании факторов, делающих речь политиков харизматичной. Он изучил высокопоставленных политиков Бразилии, Франции и Италии и попросил слушателей оценить качество их выступлений. Чтобы исключить влияние политических предубеждений, слушатели оценивали ораторов из другой страны, говорящих на языке, который им незнаком. В противном случае может случиться так: «Французы скажут мне: “А, это Саркози”, и как бы я ни просил их оценить харизму этого оратора, они будут повторять “Да этот парень – просто отстой” просто потому, что это Саркози». Результат оказался предсказуемым. Исследование показало, что ораторы подстраивают свой голос под аудиторию. На митингах политики используют разный тон голоса, чтобы создать более заинтересованный и живой стиль, а во время интервью тон варьируется значительно меньше. На больших собраниях ораторы чаще всего меняют громкость и тон голоса настолько, что иногда это превышает акустический диапазон, свойственный обычному разговору. Синьорелло убежден: это делается для того, чтобы отдельные части выступления находили отклик у разной аудитории. Если слушатели хотят, чтобы их лидер демонстрировал превосходство и власть, они откликаются на пассажи, произнесенные низким тоном, а если они хотят понимания и сострадания, то обращают внимание на то, что произносится на более высоких нотах.

Конечно, тон энергичного выступления в поддержку выборной кампании отличается от простой беседы о международной ситуации с коллегами-политиками. Когда Синьорелло анализировал речи перспективных кандидатов на пост президента США в 2016 году, он обнаружил, что во втором случае кандидаты снижали тон голоса и говорили мягче. Они использовали старейший прием млекопитающих: использование более низкого голоса сообщает о влиянии. Наоборот, на крупном политическом митинге оратор по определению обладает более высоким социальным статусом, чем его аудитория, поэтому он может себе позволить использовать более высокий тон голоса и в значительной степени варьировать высоту тона в широком диапазоне. Заявление Эда Милибэнда «Черт, да, я упрямый», сделанное перед выборами в Британии в 2015 году, смогло убедить лишь немногих, поскольку было сказано в конце многословного ответа на вопрос.

Синьорелло анализировал и речи Умберто Босси, итальянского политика, основавшего популистскую партию в поддержку северных регионов Италии – Лигу Севера. В начале своей карьеры Босси был динамичным, авторитарным и грозным как в делах, так и в речах, но все изменилось в 2004 году после инсульта. Это сильно повлияло на его речь, поскольку были затронуты голосовые связки. Тон голоса резко понизился – на 60 Гц. Он много работал, чтобы контролировать речь, но она осталась хриплой, с невыразительной интонацией. В экспериментах с тестовой аудиторией, которая сравнивала речь Босси до и после инсульта, он получил примерно равные оценки за компетентность и доброжелательность, но его динамичный, угрожающий тон исчез. Харизма изменилась вместе с голосом, и теперь он воспринимался как мудрый и спокойный лидер [41].

Изменение высоты голоса Умберто Босси было случайным, но некоторые политики делают так намеренно. Высота тона связана с вибрацией голосовых связок, и можно натренировать голос так, чтобы говорить выше или ниже. Маргарет Тэтчер, как известно, занималась постановкой голоса, чтобы сделать его более низким и звучать более авторитетно. Частота ее речи снизилась на 46 Гц, и высота голоса оказалась как раз между частотами, типичными для мужчин и женщин [42].

Тэтчер не единственный пример. Как мы видели в главе 2, во второй половине XX века в западных странах наблюдалось общее снижение тона женского голоса. Мэри Бирд, профессор Кембриджского университета и специалист по античности, сетует, что женщинам приходится превращаться в «нелепых андрогинов», чтобы их услышали [43]. Тэтчер изменила свой голос, чтобы он звучал не так пронзительно, но Бирд считает несправедливым, что сильная женщина, говорящая своим естественным голосом, становится посмешищем. Мужчина, выступающий с такой же речью и говорящий своим естественно более низким голосом, добивается большего успеха. Вот что говорит Бирд: «Когда мы как слушатели слышим женский голос, мы не улавливаем в нем авторитетного начала; или же нас просто не научили, как это делать».

Это созвучно с мнением Кармен Фохт, профессора лингвистики из Питцер-колледжа, которую попросили объяснить, почему голос Хиллари Клинтон стал объектом пристального внимания во время предвыборной кампании на пост президента США в 2016 году.

Существует мнение, что мужчины и женщины говорят по-разному, что мужчины с Марса, а женщины – с Венеры. Это сбивает с толку. Самые значительные различия кроются в разном восприятии мужчин и женщин, а также в представлениях общества о том, как должны говорить женщины, а как – мужчины. Предполагается, что мужчины будут напористыми, громкими и соперничающими. В то время как от женщин ожидают мягкости, отзывчивости и готовности всегда прийти на помощь [44].

Исследования в области нейробиологии подтвердили подход Тэтчер: понижение тона голоса для политиков очень эффективно, независимо от их половой принадлежности [45]. В типичном эксперименте берется запись голоса, затем используются специальные программы, искусственно повышающие или понижающие высоту тона [46]. Такие инструменты теперь широко доступны, самый известный из них – Auto-Tune, аудиопроцессор, улучшающий голос при плохом пении. Кара Тиг и ее коллеги из Университета Макмастера провели эксперимент по манипуляции с голосом, используя записи девяти президентов США, и обнаружили, что низкому голосу отдавалось большее предпочтение в двух третях случаев [47]. Конечно, все президенты были мужчинами, но в других исследованиях анализировались женские голоса и были получены схожие результаты [48]. Шесть из десяти людей выбрали более низкие голоса, тон которых был снижен примерно на 40 Гц, что равно интервалу между первыми двумя нотами в риффе Smoke on the Water.