Читать книгу "Друг государства. Гении и бездарности, изменившие ход истории - Егор Яковлев"

Возлагать на Николая Петровича всю вину за провал этого первого официального российского посольства в Японию, разумеется, нельзя, хотя в каких-то аспектах он, возможно, и не проявил исключительных дипломатических дарований. При планировании миссии оказался мало востребован опыт Лаксмана: в первую очередь потому, что Голландия вновь смогла беспрепятственно интриговать против России, угощая японские власти различными небылицами. Но и без Нидерландов Япония в то время занимала жесткую изоляционную позицию, изменить которую одним посещением вряд ли было возможно. Историческая ошибка Резанова заключается в другом.

Японская неудача не давала ему покоя. И вот в 1806 году он самочинно отдает приказ лейтенанту Хвостову и мичману Давыдову, командующим знаменитыми кораблями «Юнона» и «Авось», уничтожить японские поселки на островах Итуруп и Сахалин. Цель — демонстрация силы, способной принудить Японию к торговле с Россией. «Находясь в Петропавловском порту Резанов за столом сказал, что русская честь требует, чтоб отомстить варварам, — сообщает со слов очевидцев Ф. Ф. Булгарин. — В числе гостей были Хвостов и Давыдов. Дайте только позволение, возразил Хвостов, а я заставлю японцев раскаяться! В порыве гнева Резанов написал несколько строк, в виде позволения, и отдал Хвостову, который немедленно отправился с другом своим Давыдовым на свой бриг и велел собираться к походу». Исполнение этого приказа было жестоким. Убийства и грабежи, совершенные посланцами Резанова, вызвали возмущение царя, который отправил двух «героев» на тяжелую войну в Финляндию — смывать вину кровью. Однако главную ответственность за акцию несет сам командор Резанов. Ее последствия были губительны для японо-русских отношений на протяжении еще полувека. Известный русский путешественник Василий Михайлович Головнин прочувствовал это на себе.

Японский пленник

В 1811 году Головнин на шлюпе «Диана» вел гидрографические исследования северной части Тихого океана. Недостаток дров и продовольствия за ставил его с частью команды высадиться на острове Кунашир. Местные жители любезно встретили капитана и пригласили в крепость для переговоров.

Начальник крепости Насасэ Саэмон был поначалу корректен, но когда русские, не получив желаемого, вознамерились уйти, заговорил гневно и сурово, часто упоминая «Резаното» (Резанова) и «Никол Сандреча» (Николая Александровича Хвостова). Его слова побледневший переводчик из курильцев перевел одной фразой: «Если я выпущу кого-нибудь из русских, мне самому распорют брюхо». «Мы в ту же секунду бросились бежать из крепости, а японцы с чрезвычайным криком вскочили со своих мест… бросали нам под ноги весла и поленья…» — писал в своих записках Головнин. Все моряки, сошедшие на кунаширский берег, попали в японский плен. Видя это, оставшийся на «Диане» капитан-лейтенант Петр Иванович Рикорд сделал попытку вызволить товарищей, но по кораблю тут же был открыт пушечный огонь. Шлюп пришлось отвести на безопасное расстояние.

Головнин и другие матросы подозревались в шпионаже. Японцы совершенно серьезно ожидали нападения России и в качестве несомненного доказательства ее агрессивных планов продемонстрировали пленникам документ, объявляющий Сахалин русскими владениями. Подлинная бумага была подписана… Хвостовым, но в Японии не могли поверить, что офицер русской армии мог сделать такое серьезное международное заявление без указа царя. На допросах наших моряков много и сумбурно расспрашивали о родине. Японцев интересовало все: какое платье носит император, какие птицы водятся в окрестностях столицы, какую пищу едят русские… Услышав, что императорский дворец в России не окружен пушками, они подивились монаршей беспечности, отсутствие единого «стандарта» в прическах сочли глупостью. Но следует отметить: как ни тяжела была жизнь пленников, они понимали, что попали не к варварам, каковыми почитал японцев Резанов, — по их делу было учинено самое внимательное следствие. И это оставляло надежду на лучший исход.

Тем временем Рикорд продолжал попытки спасти Головнина. Заручившись письмом иркутского губернатора Н. И. Трескина, в котором осуждались действия Хвостова, он вновь отправился к Кунаширу. Из отрывочных сведений, доходивших до него, следовало, что все его товарищи мертвы. В отчаянии Рикорд приказал задержать японское судно «Кансэ-Мару» и привести его капитана на борт «Дианы». Так произошла его встреча с купцом Такадаем Кахэем — человеком миролюбивым и сторонником торговли с Россией.

Чего можно было ожидать от Рикорда? Мести, пиратства, разорения и потопления японского корабля. Однако капитан оказался прекрасным дипломатом — его уважительное обхождение с Кахэем проложило дорогу к вызволению его друзей. Матросов «Кансэ-Мару» Петр Иванович одарил всевозможными подарками, четырех из них отпустил, а еще четырех, самого Такадая и его спутницу забрал с собой на Камчатку с обещанием через год возвратить их на родину. При этом Рикорд сделал все, чтобы захваченный им купец не чувствовал себя пленником. «Ему представлялось, по законам земли своей, что его, так же как наших в Японии, будут содержать в строгом заключении. Но как велико было его удивление, когда он увидел себя помещенным не только в одном со мною доме, но и в одних покоях», — вспоминал Рикорд. От Такадая он узнал, что русские арестанты со шлюпа «Диана» живы и содержатся в городе Матсмае.

На следующий год Рикорд и его японский друг вернулись к берегам Страны восходящего солнца. Через посредничество Такадая губернатор острова Эдзо (Хоккайдо) получил, наконец, объяснительное письмо Трескина, что позволило начать переговоры об освобождении наших моряков. Вскоре такая договоренность была достигнута.

Японцы с огромным интересом расспрашивали о России и первым из русских знаменитостей полюбили Михаила Илларионовича Кутузова, который, по их мнению, «все сделал прямо по-японски, ибо их правило войны предписывает заманивать неприятеля как можно далее внутрь земли, собирая между тем со всех сторон людей, и потом окружить их». Перед расставанием Головнину и его спутникам поднесли такое послание: «Все вы долго находились здесь, но теперь сами возвращаетесь в свое отечество; время вашего отбытия уже прошло, но по долговременному нашему здесь пребыванию мы к вам привыкли и расставаться нам с вами жалко. о собственной вашей радости при сем не упоминайте, мы сами оную чувствуем и с нашей стороны сему счастливому событию радуемся. Берегите себя в пути, о чем и мы молим бога. Теперь, желая с вами проститься, написали мы сие».

Удивительно, но пленение русского капитана принесло в русско-японские связи куда больше теплоты, чем обе предыдущие дипломатические миссии. Отношения между нашими государствами формально были установлены Путятиным в середине XIX века, но дружба России и Японии началась раньше. В ее честь в 1996 году в японском городе Госики установили памятник Такадаю и Головнину. Не забудем об этих людях. Они тоже были дипломатами.

Плевак мы хотели. Федор Плевако

(1842–1909)

Адвокатов было много, он — один. Для его коллег-современников обыватели и простонародье придумали вереницу уничижительных прозвищ: «нанятая совесть», «куцая команда», «двукаты» и «брехунцы». Достоевский изливал на них желчь со страниц «Дневника писателя», Салтыков-Щедрин злословил адвокатуру «помойной ямой». Но усомниться в его порядочности было немыслимо. Во второй половине XIX века любой москвич уверил бы вас, что в Белокаменной есть три достопримечательности: Царь-колокол, Царь-пушка и он — Федор Никифорович Плевако, присяжный поверенный.