Читать книгу "Государевы конюхи - Далия Трускиновская"

Налетчики поняли, что угодили в ловушку, хотя ни Данила, ни Богдаш, ни Башмаков и в мыслях не держали ловушку эту ставить.

Пробиваться стоило лишь туда, откуда они пришли.

Соболев подхватил с пола факел. Гвоздь же свой и не выпускал. Крестя воздух огнем, они побежали к Даниле и Желваку, те невольно попятились, да на беду Богдаш еще и поскользнулся.

Он упал на колено, однако сообразил — и перекатился под ноги Соболеву. Тот споткнулся и полетел в грязь, лежавшую двухвершковым слоем. Богдаш тут же насел на него, упираясь коленом ему в спину и удерживая руку с факелом в таком изгибе, что подьячий взвыл от боли.

Данила оказался один против двух, с разряженным пистолем — против большого хорошо разгоревшегося факела и по меньшей мере двух ножей. Он решил повторить Богдашкин подвиг и отважно кинулся противникам в ноги, но Гвоздь и княжич были поопытнее конюха — княжич отпрыгнул, Гвоздь же нагло перескочил через Данилу. И оба кинулись наутек.

В этот миг по ступеням взбежал Башмаков с пистолем и выстрелил на исчезающее в глубине кривого хода светлое пятно. Следом появился Сарыч.

— Живы, целы? — крикнул Башмаков.

— Живы, целы! — отвечал Богдаш. — Вот посмотри, твоя милость, какую птицу изловили! Возьми у него, Данила, факел, покуда он мне бороду не попалил!

Появился Сарыч и, мало беспокоясь о плененном подьячем, на спине которого сидел Желвак, пошел проверять раненых. Их было трое — толстяк, Афонька Бородавка и кто-то третий.

Сарыч, человек опытный, ловко их обыскал, забрал ножи и кистени, а из мешка достал веревки. Одной перетянул бедро толстяка, из которого уже вытекло довольно много крови. Толстяк стонал, вскрикивал и ругался. С Афонькой и третьим налетчиком Сарыч возиться не стал.

— Чем меньше с ними нянчиться, тем скорее отойдут, — просто сказал он. — С такими дырьями не живут.

— А этот? — спросил дьяк, указывая на толстяка.

— А кто его знает. Может, и выживет, да только долго еще ходить не сможет. Придется на старости лет ремесло менять.

— Свяжи-ка этого молодца, да понадежнее, — велел Сарычу Башмаков, показав на Соболева. — Их тут сколько было, Желвак?

— Шестеро.

— Признали тех, кто ушел?

— Признали — Гвоздь, а с ним, сдается, сам княжич — уж больно Гвоздь его лелеял и берег…

— Надобно скорее уходить. Они могут вернуться. В ватаге Обнорского не менее двадцати человек — кто их знает, где они. А нас пятеро, да пленный, да девка, что хуже пленного. Идем! — приказал Башмаков.

— Не вернуться ли в Успенский? — предложил Сарыч, связывая за спиной руки Соболеву.

— Мы вернемся, а они тем временем — что? Нет, нельзя. Где Настасья?

— Тут она! — отвечал Стенька. — Удрать хотела, да я не промах!

Данила осветил его факелом и ахнул — на щеке меж глазом и бородой виднелись три кровавые полоски.

— Ну, девка, ну, кошка бешеная… — только и произнес дьяк. — Идем! Этого — оставим. Проживет до нашего возвращения — его счастье.

Настасья молча оглядела Башмакова с головы до ног.

— Упустили ирода, — хмуро сказала она. — Если бы не этот обалдуй, я бы сама…

— Так я ее почему держал? Чтобы не удрала, — объяснил Стенька.

— Что это у тебя? — спросил Богдаш и вытащил застрявший в Данилином кафтане джерид с бирюзовым черенком.

Тогда лишь Данила осознал, что ранен.

— Найдется чем меня перевязать? — спросил он Желвака.

Тот развел руками.

— У меня всегда при себе чистая тряпица есть, — успокоил Сарыч. — Ну, ты, знатная птица, пошевеливайся! Я тебя, Данила, чуть погодя перевяжу — отсюда и впрямь уходить надобно.

— Надо же! Теперь у тебя полный персидский джид! — воскликнул Богдаш. — Вот повезло-то! Еще бы ты им пользоваться выучился. Ничего, не успеет стриженая девка косу заплесть — будешь метать не хуже налетчиков. В полдень по сараю не промахнешься!

Богдашка не мог не съязвить. Да только Данила уже не придавал этому значения. Не злословит, что товарищ упустил княжича с Гвоздем, — и на том спасибо.

— Коли вернутся — живым его не оставят, — задумчиво сказал Башмаков, глядя на раненого толстяка. — С собой тащить — морока, оставлять — все выболтает… Степа, оставь девку, затащи его на лестницу. Будет молчать — глядишь, и не заметят. Пособи ему, Данила.

— Ты ли это, Никита Борисович? — спросил Стенька, склонившись над раненым. — А что твой князь, что княжич с ножичками? Уж не их ли ты сюда искать приплелся?

— Этот ножичек, что ли? — Данила показал джерид. — Ну так нашелся!

Вдвоем они с немалым трудом затащили толстяка на узкую лестницу. Для того, кто пришел бы со стороны Благовещенской башни, как Обнорский с ватагой, толстяк был незрим.

— Спаси вас Господи, — простонал он.

— Останешься жив — с тобой иной разговор будет, — предупредил дьяк и первым пошел, не оборачиваясь, обратно — туда, где начинался ход, ведущий к Ивановской колокольне.

Прочие двинулись за ним. Богдаш по дороге подобрал потушенный факел — такое добро под землей всегда пригодится.

Шли, как будто не было боя и стрельбы, как будто не оставили помирать троих налетчиков. И Данила не ощущал сгоряча угрызений совести. Он уже торопился туда, где пряталась немалая государственная измена. Когда отошли подальше, Сарыч спросил, не перевязать ли царапину, и спустил с Данилина плеча кафтан. Но кровавое пятно уже присохло к ране, шевелить не стали.

— Надо будет послать сюда верных людей, — сказал Башмаков Сарычу, который с ним поравнялся. — Все срисовать и описать. Мало ли какие еще приключения будут…

— Лет тому уж десять будет, как послали дозорщиков под землю, и тогда была составлена «Опись порух и ветхостей», — отвечал Сарыч. — Я ее видел, переписать хотел — не дали. Там про все лестницы в башнях с выломанными ступенями, про весь сор написано. Да и не всюду дозорщики залезли, поленились, а написали так: свод каменный-де обвалился, досмотреть нельзя, лестницы нет.

— Ту опись я знаю. Там многого недостает. Ходов под Кремлем, скажем, нет.

— Потому что они до поры не надобны. Либо уже сто лет как не надобны. Те ходы, твоя милость, есть двух видов. Нужные и ненужные.

— Это как же? — невольно спросил Богдаш.

— Нужные — то трубы, по которым вода течет или же грязь в реку вытекает. Ненужные — то слухи. Это такие ходы вокруг башен и у стен, даже перед башнями и стенами, чтобы при осаде там ползать и слушать, не ведется ли подкопа. Да только, слава Богу, осад давно не было.

— И, Бог даст, не будет, — поправил Башмаков. — А перед всеми башнями, сказывали, стояли раскаты. Теперь их убрали и окна заложили, те, что для нижнего боя. Ни к чему они. А были, сказывают, в каждом прясле.