Читать книгу "Правда о «золотом веке» Екатерины - Андрей Буровский"

Но пора обратиться и к фактам.

Волынские известны, по крайней мере, со Смутного времени. Артемий же Петрович, появившись на свет в год прихода Петра к власти, в 1689 году, выдвинулся в последние годы его правления. В 1719—1724 годах он губернатор в Астрахани и сыграл выдающуюся роль в организации Персидского похода 1722— 1723 годов.

Бесспорно, администратор он выдающийся, тут слов нет. Но в большинстве биографий этого замечательного человека как–то не упоминается, что ещё он прославился фантастическим казнокрадством. Таким фантастическим, что даже видавшие виды восточные люди, татарские беки и мурзы и персидские купцы огорчались и, поскольку Волынский был им симпатичен, старались предостеречь, мол, будешь так себя вести, начнут тебя обижать… Не якши будет, секим–башка делать будут…

Но Артемий Волынский, поддерживая с восточными людьми самые лучезарные отношения, продолжал воровать в таких же фантастических масштабах. И в 1724 году царь Петр I отстранил Артемия Петровича от губернаторства, и… собственноручно его высек. Следствие продолжалось, следствию было чем заниматься, и похоже, что Артемию Волынскому угрожала уже не порка, а смертная казнь, но после смерти Петра влиятельные покровители Волынского — например, Меншиков — сумели прекратить расследование его дел.

Тут я хотел бы обратить внимание на два обстоятельства. Первое — Меншиков никогда не старался задаром. Если помогал Артемию Волынскому — то не за «спасибо», это совершенно точно.

Второе. Артемий Волынский, может быть, и «птенец гнезда Петрова», но смерть Петра избавила его от многих неприятностей, и очень может статься, что от казни. От смерти Петра он явно выиграл.

В 1725—1730 годах Волынский — казанский губернатор. Иногда уточняют, мол, был он казанским губернатором пять лет «с небольшими перерывами». Но вот чем вызваны «перерывы», обычно тоже не уточняется. А вызваны они такой прискорбной вещью, как аресты Волынского — все за то же неискоренимое воровство. В конечном счете «радетеля за Россию» от должности отстранили, но от серьезных последствий ему опять удалось уберечься и тем же способом — взятками, поклонами влиятельным покровителям, «чистосердечным признанием».

Между прочим, больше всех помог ему Эрнст Бирон. Когда Анна Ивановна пришла к власти, Волынский находился ещё под следствием и уж, конечно, хорошо помнил времена, когда помог ему другой временщик — Меншиков. Кстати говоря, Бирон очень многим выгодно отличался от Меншикова — и тем, что был вполне грамотен по–русски и по–немецки, да и латынь плохо, но знал. И тем, что понравившимся ему людям он иногда помогал вполне даром, — вот за светлейшим князем таких озарений не водилось…

На каких условиях Бирон помог подняться Волынскому и сделал его членом Кабинета (с 1733 г.), мы не знаем. Вот что известно совершенно точно, так это что Волынский был к Эрнсту Иоганну очень почтителен, дарил ему лошадей, и Бирон всегда одобрял эти подарки. Известно, что Волынский не раз в доме Бирона напивался до полного безобразия и в таком виде плясал и пел матерные частушки, всячески потешая временщика. А на должности обер–егермейстера двора, ведающего царскими охотами, он организует известную уже читателю «охоту» Анны Ивановны — пальбу чуть ли не в упор по пробегающим мимо животным. Одновременно Артемий Петрович проявляет ну просто трогательное внимание к тому, чтобы выписать из–за границы как можно больше породистых лошадей, а в самой Российской империи завести конные заводы. При этом, как вы понимаете, он руководствуется вовсе не желанием выслужиться перед Бироном, а исключительно интересами развития в России коневодства.

3 апреля 1738 года Волынский стал кабинет–министром, то есть получил право единоличного доклада царице. От начала до конца он был обязан своей карьерой Бирону и только Бирону. Человек Бирона, он откровенно предназначается для того, чтобы ослабить влияние А.И. Остермана, и уже это обстоятельство заставляет как–то иначе посмотреть на тезис о «захвате власти иноземцами». Что–то и среди самих иноземцев всё не так благополучно, как можно ожидать от спаянной дисциплиной колониальной армии. И русского один из иноземцев откровенно противопоставляет другому иноземцу… Так сказать, чужому покровительствует да еще интригует против «своего»… Гм…

Как бы ни были отвратительны карьерные и воровские наклонности Волынского, но составить противовес Андрею Остерману он бы смог — способностей явно хватило бы. Он и теснил Остермана — постепенно, но теснил. И даже Андрей Иванович, человек исключительно умный и в такой же степени хитрый, вынужден был порой признавать превосходство буйного, несдержанного, но яркого и очень умного Волынского.

Волынский и правда написал несколько сочинений и действительно вызвал неодобрение императрицы… Но только ведь вовсе неправда, что только «из «признаний» слуги Бирон и Остерман узнали о вечеринках в доме Волынского, о чтении каких–то книг и о сочиненном Волынским «Генеральном проекте преобразования государства» [43. С. 311].

Это неправда уже потому, что свои сочинения Артемий Волынский давал читать не только близким людям, членам своего «кружка», но и князю Черкасскому (к тому времени освобожденному из ссылки и прощенному), секретарю императрицы Эйхлеру, а также барону Менгдену, Шенбергу, Лестоку. Все эти лица, наверное, тоже были законспирированными русскими патриотами и только притворялись немцами, эдакие штирлицы XVIII века, потому что все они дружно советовали Волынскому подавать императрице его «Генеральный проект».

И тогда Волынский сделал немецкий перевод и отдал его Бирону, а чисто переписанный русский текст отнес Анне Ивановне. Мы не знаем, что сказал по этому поводу Бирон, но императрица вполне определенно была недовольна: ведь Волконский выставил в смешном и непочтенном виде тех людей, на которых она опиралась и кому привыкла доверять. То есть был тут некий косвенный упрек и ей, за неумение выбирать приближенных. Анна прямо спросила Волынского: а кого именно он имел в виду? Волынский отвечал, что имел в виду Куракина, Головина, а больше всего Остермана.

— Ты подаешь мне письмо с советами, как будто молодых лет государю, — ответила Анна и отпустила Волынского весьма холодно.

Так, выходит, целиком прав Николай Дубов?!

Нет, он целиком не прав. Потому что Анна вовсе не возжаждала крови Волынского и не сочла нужным не только казнить его, но даже отстранить от дел или реже встречаться с ним. Более того — уже после подачи записки и бесед с государыней о написанном Волынский участвует в мирных переговорах с Турцией и получает 20 тысяч рублей за труды. Он распоряжается торжествами по случаю женитьбы царского шута Голицына, — знаменитая история с возведением «Ледяного дома».

И царица позволяет ему организовывать все строительство огромного дворца, руководить колоссальной по масштабу церемонией. Даже после того, как Волынский избивает придворного поэта Тредиаковского — мстит за обидную для него песенку, даже тогда над ним вовсе не сгущаются тучи.

Или вернее — в этот период времени тучи уже сгущаются, но вовсе не потому, что кто–то вздумал вступиться за Тредиаковского. Волынский «подставился» только тем, что испортил отношения с Бироном и потерял его покровительство. Но дело вовсе не в том, что благородный Волынский понял, как отвратителен временщик, и не в том, что Волынский проникся вдруг национальными чувствами. Просто Волынский счел, что уже получил от Бирона всё, что тот в состоянии дать, и больше Волынскому он не нужен.