Читать книгу "#бабодурское - Ляля Брынза"

— Как? — интересуюсь я.

— Ну сперва выложим рачков на балкон, чтобы они высохли. Потом вытащим тельца из раковинок, потом проткнем раковинки иглой, потом…

Процесс изготовления бус мне не интересен. Мне любопытно другое. Рачки — живые. Они ползают, толкают друг друга, пытаются процарапать полиэтилен клешенками.

Дети с любопытством глядят на добычу, обсуждают поведение узников, хохочут. Распознают особенно активных или необычной окраски рачков. Даже дали им имена. Мне любопытна детская рациональность.

Я знаю, что если дети на самом деле возьмутся делать эти самые бусы, они совершенно безжалостно, не задумываясь ни о чем «таком», уничтожат зверьков. Но скорее всего, ни до каких «игр в бисер» дело не дойдет, и незадачливые рачки издохнут все в том же пакете, а потом будут выброшены в корзину. Я — взрослая. К сожалению. Поэтому мне жалко этих безмозглых, но таких забавных тварей. Я пытаюсь обосновать свою жалость логикой, мол, смерть сотни-другой рачков от рук равнодушных инфантов совершенно бессмысленна, и хоть и не нанесет ощутимого вреда мировой гармонии, но все же… Мне просто жаль рачков.

Детей мне тоже жаль. Они собирали. Старались. У них планы. Они воображают, как придут в школу и будут хвастать уникальным хэндмейдом. Но как же жаль рачков…

— Смотрите. Если не станете возиться с вашими бусами, лучше отпустить. Уверены?

— Уверены, — кричат в один голос.

После ужина сидим на балконе. Рачки переместились в кастрюлю. Волнуются. Один даже потерял клешню. Другой, кажется, уже заснул. Вспоминаю детскую головоломку… «Однажды звездочет Хуссейн, имевший небольшой бассейн, узрел, что бывшие в нем раки клешней лишились после драки…»

— Умер один, — говорю девочке. — К утру все умрут.

— Все равно умрут, — улыбается девочка. — Завтра на солнышко их выложим.

— Ведь не сделаете же ничего, — качаю головой я. — Зря подохнут бедняжки. Просто так. Ради каприза.

— Сделаем, — топает ногой она.

Мальчик украдкой вздыхает. Ему нестерпимо лень. Идея с бусами уже не кажется привлекательной. И один уже мертвый рачок — неожиданная, неприятная, сосущая под ложечкой укоризна.

Еще через час уснувших рачков становится уже больше… «Тогда он раков стал считать, с клешнею левой было пять…»

— К утру ни одного не останется, — вскользь роняю я.

— Может, живые еще? — Мальчик осторожно трогает неподвижных рачков соломинкой для лимонада. Бесполезно.

— И главное, что впустую. Я же знаю, что не будет бус.

— Будут! — девочка злится. Но, кажется, понимает, что я права.

— Я за свежей водой им сгоняю! До утра протянут, а там поглядим! — радостно кричит мальчик. Он нашел временное решение.

— Да! — подхватывает девочка. Ей тоже кажется, что так хорошо.

Пока мальчик бегает к морю и назад, я молчу. Молчит и девочка. Расчесывает длинные волосы, шлет кому-то смски, пьет пепси. Мальчик возвращается с двухлитровой пластиковой бутылью, полной свежей морской воды.

Выливаем в кастрюлю. Пленники оживают, начинают усиленно карабкаться по металлическим стенкам, падают, снова карабкаются.

— Жить хотят, — шепчет мальчик. В его шепоте слышны горькие слезы. Вот-вот и он начнет плакать. Но держится.

— Угу. Но, по-моему, это они зря хотят. Напрасно, — я тоже умею быть жестокой.

— Не напрасно. Я бусы себе хочу. И сделаю! — девочка вскакивает, уходит с балкона, там громко хлопает холодильником.

— Они в природе недолго живут, я смотрел Дискавери. Все равно умрут этим летом, — сообщает мальчик и ждет моего кивка или любого другого подтверждения спасительной своей мысли.

— Сколько положено, столько и живут. Но успевают размножиться. А не задыхаются в расцвете лет в крошечной железной кастрюле. — Я умею быть очень жестокой.

— Я бусы хочу, — кричит девочка из комнаты. Оказывается, она все это время прислушивалась. — И сделаю!

— Не-а. Не сделаешь. А животные умрут.

Тут любопытно. Я понимаю, что надави я сейчас на обоих детей какой-нибудь классической историей из жизни папы-рачка, мамы-рачка, детишек-рачков и прочее, ползучие твари будут спасены. Помнится, в свое время именно так я спасла кротячье поголовье на даче родителей. Но мне не хочется. Мне не знаю чего хочется. С одной стороны, мне все еще жаль раков. С другой стороны, хочется, чтобы дети решили сами. И чтобы в решении их были не только единомоментные эмоции — ах, жалко бедных маленьких рачьих малышей, — но и осознанная позиция. Мне хочется, чтобы дети не пожалели, но подумали «зачем». Много хочу?

Ага. Но жара, морской воздух и нега способствуют многохотению.

— Ладно. Я не буду делать бусы, — решает мальчик. — Пойду отпущу своих на волю. Пусть размножаются и доживают свой век.

Облегчение, радость, почти восторг… Немного самолюбования, конечно. Собственное милосердие всегда причина самолюбования.

— Только моих не трожь! И ты меньше меня собрал, понятно?! — Девочка влетает на балкон. Злая. Капризная.

Думаю, она зла на то, что мальчик отобрал у нее возможность принять решение первой. Теперь ей деваться некуда. Либо настаивать на своем, либо рассчитывать на меня. На то, что я волей взрослого человека заставлю…

Нет. Я не буду. Сегодня я недобрая.

— Ну… Тогда давайте решать, где чьи рачки, — говорю я и пододвигаю к себе кастрюлю. Рачки лупоглазят и машут клешнями, как будто сигнализируют «выбери меня, меня, меня». Но это все вранье и эмоции. Рачкам без разницы. Они просто хотят вылезти наружу. Те, которые еще живы.

— Вот этого точно я поймал, — мальчик вытаскивает первого.

— Хорошо. Тогда сделаем так. В эту миску, — ставлю глиняную чашку рядом с кастрюлей, — мы будем выкладывать тех, кому разрешим жить. А в кастрюле мы оставим тех, кому умирать.

Ага. Это уже другое. Это не «отпустить» — «оставить». Это решение совсем иного порядка. Дети опешивают. Оба.

Девочка швыряет расческу на стол и снова выбегает вон. Включает музыку на полную громкость.

Мы с мальчиком долго «спасаем» рачков.

— Вот этот маленький. Он еще не вырос. Значит, пусть растет и размножается, — еще один рачок обречен на «жить».

— А этот красивый, — хватаюсь я за пятнистую раковинку. Житель раковинки норовит ткнуть в мой палец своим тельцем.

— А этот на бабушку похож…

Не знаю, чем крупный морской рак в сером панцире похож на бабушку, но соглашаюсь. Через пять минут в глиняной чашке больше половины ранее-обреченцев.

— Она не заметит, что мы больше взяли. Пусть. Пусть живут, — шепчет мальчик.

Однако в кастрюле, помимо уснувших, есть еще и живые. Довольно много. Мальчик грустно смотрит на них. Вздыхает хлипко. Шмыгает носом.