Читать книгу "Убить мертвых - Танит Ли"

— Они достаточно сильны, чтобы являться после восхода?

— Сильны.

— Но только в определенное время года, — сказал Дро.

— Конечно. А ты как думал? В особое время, совпадающее со временем, когда произошел обвал. Не обязательно, чтобы это был тот же день по календарю, или месяц, или год. Но должны совпадать фаза луны, положение звезд, время года и зодиакальное время. Сейчас как раз такие дни. Поэтому ты и здесь, ведь так? А он, между прочим, тоже откуда-то знал, когда наступит день. Так что малыш куда умнее, чем ты думаешь.

— Или чем думает он сам.

— Ты уже разгадал свою загадку? — осведомилась Чернобурка. — Я про женщину, которая зачем-то — зачем? — вылепила глиняного пса со снадобьем внутри.

— Может быть.

— Что станешь делать?

— Что я стану делать?

— Так легче, — сказала Чернобурка. — Так, как сделала она — легче. Особенно для тебя, Парл Дро.

— Ты даже знаешь мое имя, — безразлично сказал он.

— Я догадалась, — ответила знахарка. — В народе всегда говорили, что однажды ты придешь сюда.

Старая боль вдруг вгрызлась в кости покалеченной ноги. Боль, подобная страху.

Воспоминания прорвали плотину и нахлынули на него, те самые, которые он всеми силами старался удержать в самом дальнем уголке души. Он прятал их от себя, он заваливал дорогу к ним другими воспоминаниями, отгораживался от них. Воспоминаниями детства, юности, даже памятью о Шелковинке. Наверное, ему легче было терпеть боль, чем унижение.

Но теперь он с головой погрузился в них. Травяной чай, старая боль, полумертвый Миаль, послание Синнабар — все это подтолкнуло его по дороге памяти. Не очень далеко. Он обнаружил, что погрузился на пять лет в прошлое, потом — чуть больше, чем на двадцать. Вернулся в себя — такого, каким был в пятнадцать лет, в двадцать пять, в тридцать пять. Годы накопления опыта, годы проб и ошибок, раздумий, бесед, изучения книг, годы, когда он неотвратимо становился на путь своего ремесла. Он мельком вспомнил двух-трех стариков, мастеров изгнания духов, которые обучали его. Но их уроки не были нужны ему по-настоящему — откуда-то он знал все сам. Всегда знал, и всегда обладал внутренней духовной силой, чтобы применять эти знания в своем ужасающем и необходимом деле. Когда ему было тринадцать, Шелковинка разбудила в нем его истинную суть. Останься она в живых, она могла бы разбудить в нем иной, тоже неподдельный дар, который был бы лучше, мягче и куда менее редок. Но как бы он жил, останься Шелковинка живой? Наверное, по сей день батрачил бы в поле. Или, в случае везения, стал бы хозяином крошечного земельного надела. Дочери и сыновья, жена, будничная, изнурительная, изумительно незамысловатая жизнь... Если бы она осталась в живых и не пришла к нему под дождем, не прикоснулась ледяными руками, не попыталась так бесхитростно погубить его. Но он не мог больше думать о Шелковинке. Воспоминания, которых он тщательно избегал, были не столь давними. Они были очень, очень свежи. Воспоминания не тринадцатилетнего мальчишки, а мужчины, одетого в черное. И все же Шелковинка тоже была в этих воспоминаниях. Наверное, из-за нее все и случилось.

Он помнил гору с абсолютной точностью и ясностью. В памяти она высилась прямо перед ним, вонзалась в сумерки, сгущающиеся на северо-востоке, словно печная труба с дымком — одиноким облачком и россыпью первых звезд. С другой стороны горы лежали края, по которым вела дорога к легенде, к миражу, манившему Дро — в Тиулотеф, Гисте Мортуа. Он знал, что правильное время вот-вот наступит, как это случается раз в несколько лет — время, когда призраки сильны. Ему объясняли это философы и шарлатаны, и он поверил им — скупой, холодной верой мистика.

Странно, сейчас, когда Дро вспоминал, та изначальная вера казалась ему смутной и расплывчатой. Скорее пустое любопытство, чем цель стремлений, чем предначертание, которым теперь стал для него Гисте. Возможно, виной тому происшествие, бывшее с ним перед перевалом. Дро был достаточно упрям, чтобы препятствия на пути лишь усиливали его решимость достичь цели.

Южный склон горы порос негустым лесом, деревья покрывали также дальние горы на юге и западе, что казались в сумерках лишь расплывчатыми, недолговечными рисунками на фоне неба.

Сквозь деревья впереди проглянула поляна. Заходящее солнце бросало на нее последние лучи, словно желая поджечь вязанку дров. Неподалеку громоздился темной глыбой фургон дровосека, к колесу его был привязан тощий и облезлый пес, но лошадей не было видно. Дро вышел на поляну неожиданно и замер. Пес, который учуял или услышал его слишком поздно, поднял переполох, пытаясь искупить свою недостаточную бдительность чересчур громким лаем. Дро не обратил на него внимания. Он ждал, что из-за фургона или среди деревьев появится дровосек, размахивая топором, ножом или еще чем-то в этом роде. Вместо этого навстречу ему вышла женщина, и руки ее были пусты.

Она стояла и смотрела на Дро. Между ними было шагов сорок. А охотник переживал одно из самых больших потрясений в своей жизни. Неужели он видит Шелковинку, живую Шелковинку — или неживую? И это было хуже, чем увидеть ту девочку, какой она была — нет, перед ним стояла Шелковинка средних лет. Жизнь чуть обветрила и чуть потрепала ее, но искрящиеся волосы все так же струились медом в отблесках костра, стекали по спине, падали на грудь.

Прежде чем сам понял, что делает, он шагнул ей навстречу — почти невольно, словно что-то подтолкнуло его.

Пес прекратил надсадно лаять и глухо зарычал. Женщина, которая была Шелковинкой, отступила к фургону и приготовилась спустить пса с привязи.

Когда Дро подошел ближе, она закричала на него:

— Кто ты такой? Как ты смеешь бродить здесь? Мой муж вот-вот вернется и покажет тебе!

Было ясно, что она лжет. Лошади, тянувшей фургон, не было, мужчина уехал на ней. Значит, надолго.

— Я не причиню тебе зла, — сказал Дро.

Когда она закричала, он перевел дыхание — ее голос был вовсе не похож на голосок Шелковинки, даже годы не сделали бы его таким. Но ее лицо — чем ближе подходил охотник, тем больше казалось ему, что перед ним Шелковинка. С каждым шагом его одолевали тяжелые мысли — неужели призрак может не только обретать материальное тело, притворяясь живым, но и, достигнув совершенства в искусстве обмана, изображать взросление? Почему бы и нет? Если неупокоенный может уцелеть, скрыть природу своей смерти, сам поверить в свою «настоящую» жизнь, то он, без сомнений, способен и убедить себя в том, что растет и становится старше, как живые люди вокруг.

Но он же уничтожил связующее звено, державшее Шелковинку! Освободил ее... убил ее... Женщина была красива. Безупречно прекрасна. Природа щедро оделила ее, хотя она была хрупкого сложения, и самым роскошным даром казалась лавина ее медовых волос. Ее кожу, тронутую солнцем, тоже медовую, прочертили тоненькие морщинки — словно прожилки на золотом осеннем листе. На пальце блестело медное колечко. Значит, муж и вправду где-то есть. Но не здесь.