Читать книгу "Одиннадцать видов одиночества - Ричард Йейтс"

— Ну? — сурово спросила мисс Снел. — Тебе что-то надо?

— Миссис Клири спрашивает, нет ли…

— А ты можешь не говорить с набитым ртом?

Грейс проглотила пирожное. В ней не было и капли робости.

— Миссис Клири спрашивает, нет ли у вас лишних картонных тарелок.

— У меня вообще нет картонных тарелок, — ответила мисс Снел. — И передай, пожалуйста, миссис Клири, что у нас урок.

— Хорошо, — сказала Грейс, откусила пирожное и повернулась к двери. Тут она заметила лежавшую на столе кучку свертков и помедлила, чтобы их рассмотреть. Они, очевидно, не произвели на нее особого впечатления.

— Ты нас задерживаешь, — сказала мисс Снел.

Грейс двинулась дальше. В дверях она обернулась, хитро посмотрела на класс и хихикнула, прикрывая набитый пирожным рот.

Минутная стрелка доползла до полтретьего, преодолела этот барьер и стала подбираться к без пятнадцати три. Наконец, без пяти минут три мисс Снел отложила свою книгу.

— Что ж, — сказала она. — Думаю, пора нам убрать книги. Сегодня последний день учебы, завтра у вас начинаются каникулы, и я приготовила для вас… небольшой сюрприз.

Тут она снова улыбнулась.

— Думаю, лучше вам всем оставаться на своих местах, а я просто пройду по классу и все раздам. Алиса Джонсон, помоги мне, пожалуйста. Остальные оставайтесь на местах.

Алиса вышла к доске, мисс Снел взяла два листа картона и, как на подносы, разложила на них свертки. Алиса взяла один и бережно понесла его перед собой, а мисс Снел подхватила второй. Перед тем как двинуться навстречу классу, мисс Снел сказала:

— Думаю, что правильнее всего было бы проявить вежливость по отношению друг к другу и подождать, пока каждый не получит свой подарок. А потом мы раскроем их все вместе. Можно начинать, Алиса.

Они двинулись по проходу, читая имена на ярлычках и передавая подарки. Ярлычки были обычные, из «Вулворта», с Санта-Клаусом и надписью «Веселого Рождества», и каждый мисс Снел заполнила своим аккуратным учительским почерком. На ярлычке у Джона Герхардта значилось: «Джону Г. от мисс Снел». Он потянулся за свертком, но стоило ему взять его в руки, как он понял, слегка оторопев, что именно там лежит. К тому моменту, когда мисс Снел вернулась к доске и сказала, что можно открывать подарки, сюрприз был исчерпан.

Он сорвал упаковку и выложил подарок на стол. Это была резинка, полезная вещица за 10 центов, с одной стороны белая — это для карандаша, с другой серая — для чернил. Краем глаза он видел, как сидевший рядом Говард Уайт вынимает из бумаги точно такую же, и, украдкой оглянувшись, убедился, что каждый получил по резинке. Никто не понимал, что делать, и в классе чуть ли не на целую минуту воцарилась полная тишина, в которой постепенно затихал шорох оберточной бумаги. Мисс Снел стояла у доски, пальцы ее сцепленных у пояса рук шевелились, как сухие черви, а лицо расплылось в мягкую боязливую улыбку, свойственную дарителям. Вид у нее был совершенно беспомощный.

В конце концов какая-то девочка сказала: «Спасибо, мисс Снел», и весь класс отозвался нестройным хором: «Спасибо, мисс Снел».

— Пожалуйста, — ответила она, успокоившись. — Желаю вам всем приятных праздников.

К счастью, в этот момент прозвенел звонок, шумная толпа бросилась в гардероб, и смотреть на мисс Снел было уже не нужно. Среди всеобщего гама они опять услышали ее голос:

— Будьте добры, перед тем как уйти, выбросите ленты и бумагу в корзину.

Джон Герхардт натянул резиновые сапоги, схватил плащ и, расталкивая локтями всех, кто попадался ему на пути, выбрался из гардеробной и выскочил из класса в шумный коридор.

— Эй, Говард, подожди! — крикнул он Говарду Уайту, и вот они оба уже выскочили из школы и побежали прямо по лужам через игровую площадку.

Мисс Снел была теперь далеко позади и с каждым шагом отдалялась все больше; если бежать побыстрее, можно было даже не встретить близнецов Тейлор, и тогда уже точно больше не придется обо всем этом думать. Сапоги с хлюпаньем опускались на землю, от плащей поднимался пар, а Джон и Говард все бежали, ликуя, что им удалось наконец вырваться.

Би-эй-ар-мен

До появления его имени в полицейских протоколах и на страницах газет Джон Фэллон не представлял особого интереса ни для кого из окружающих. Он работал клерком в солидной страховой конторе, где целыми днями с деловитым выражением лица слонялся среди картотечных шкафов, а закатанные рукава его белой рубашки обнажали золотые часы на одном запястье и браслет с армейским жетоном — напоминание о самом бурном и бесшабашном периоде его жизни — на другом. Это был крупный мужчина двадцати девяти лет с широким бледным лицом и всегда аккуратно причесанными каштановыми волосами. Взгляд у него был открытый и добродушный, за исключением тех случаев, когда он широко раскрывал глаза от изумления либо прищуривал их угрожающе; а его по-детски пухлые губы напрягались, образуя твердую складку, лишь в те минуты, когда он готов был разбавить речь крепким словцом. В повседневной одежде он отдавал предпочтение пиджакам из гладкой голубой ткани с подбитыми ватой плечами и очень низко расположенными пуговицами, а при ходьбе звонко чеканил шаг подкованными ботинками. Жил он в Саннисайде, Куинс[10], и уже десять лет был женат на тонюсенькой женщине по имени Роуз, которая страдала от синусовых головных болей и не могла иметь детей, зато зарабатывала больше его, печатая на машинке со скоростью восемьдесят семь слов в минуту без скидок на замену жвачки во рту.

Пять вечеров в неделю, с воскресенья по четверг, Фэллоны проводили дома за игрой в карты и просмотром телепередач; иногда жена отсылала его за сэндвичами и картофельным салатом, чтобы лишний раз перекусить перед отходом ко сну. А по пятницам, в конце рабочей недели, вечером шли трансляции боксерских поединков и Джон отправлялся в гриль-бар «Остров» на бульваре Куинс. Тамошнюю компанию составляли скорее друзья по привычке, чем по выбору, и первые полчаса обычно проходили в неловкой суете, грубом подшучивании друг над другом и глумливых приветствиях, которые обрушивались на каждого новоприбывшего («Парни, глядите, что там за чучело нарисовалось в дверях!»). Однако к моменту завершения последнего из боев они успевали допиться и дошутиться до благодушно-приподнятого настроения, и зачастую вечернюю программу венчали пение хором и возвращение домой нетвердой походкой в два или три часа ночи. По субботам Фэллон, отоспавшись, помогал жене с работами по дому, а вечер принадлежал уже ей: они посещали один из ближайших кинотеатров, а затем кафе-мороженое и обычно укладывались спать не позднее полуночи. Далее следовало полусонное воскресное шуршание газет в гостиной, и начиналась новая неделя.

Возможно, все так и шло бы своим чередом, без эксцессов, если бы однажды в пятницу его жена не настояла на изменении привычного распорядка: то был последний вечер, когда в соседнем кинотеатре крутили новый фильм с Грегори Пеком, и она сказала, что ради такого случая Джон в кои-то веки может отказаться от своего бокса. Эти слова прозвучали утром и стали первой из множества вещей, которые в тот день пошли наперекосяк.