Читать книгу "Мои пригорки, ручейки. Воспоминания актрисы - Валентина Талызина"

Все бабы, их было восемь-девять, начали суфлировать: «…чашку шоколада…» И тут Фуфа не выдержала: «Боже мой, она забыла текст, надо же было дожить до такого маразма, она забыла текст, она не помнит текста!..» Бирман стоит, все громко шипят: «Чашку шоколада, чашку шоколада…» Не может она вспомнить, хоть убей, и не может сообразить, чего от неё хотят! И Фуфа бежит и кричит, что Бирман в полном маразме. Наконец бабы ещё громче подсказывают реплику про эту проклятую чашку шоколада. И Бирман говорит: «Чашку шоколада! Да помню я!..» И пошёл занавес, потому что все хохотали до потери пульса.

И знаете, что сказал Артур Миллер? Он сказал, что лучше всех играет Бирман.

Не Фуфа, не я, а Бирман, которая играет первым номером.

Мы – Ирина Сергеевна, Бортников, Михайлов и я – пришли к Фуфе домой праздновать премьеру «Дядюшкина сна». У неё была двухкомнатная квартира на Котельнической набережной. Помню, она сказала: «В эту комнату не входить, это комната сестры», а сестры уже не было. Комната стояла закрытая, Фаина туда не входила никогда.

Её домработница что-то поставила на стол, что-то мы купили и принесли с собой. Была у нас бутылка вина. Сели за стол. И начал звонить телефон и звонил постоянно. Видимо, звонили все те, кто смотрел спектакль. Фаина один раз взяла трубку, второй раз, может, третий, а на четвёртый она сказала: «Да, да, да. Извините, я не могу говорить, я из автомата» и положила трубку. Вот это было, при этом я присутствовала. Мы, конечно, все захохотали, и больше она к телефону не подходила. Потому что мы ей говорили: «Фаина Георгиевна, вы или отвечайте по телефону, или с нами сидите».

У Раневской была пронзительная душа, она всё очень тонко чувствовала. Она мне однажды рассказала, как к ней пришла наш театральный фотограф Петрусова и восхитилась: «Ой, какие у вас духи!» Фаина Георгиевна тут же протянула ей флакон: «Возьмите». А потом говорила: «Ей так хотелось, и я не смогла не отдать духи».

А Фуфа была ну не то что нищая, но совсем небогатая. Она получала зарплату 400 рублей, так как она уже была народная артистка СССР. Она не снималась, книгу не писала, хотя два раза получала аванс, но так и не собралась. Так что, я думаю, денег у неё было немного. Потом на ней была собака Мальчик, домработница, которая вечно её обманывала. И ещё Раневская всё раздавала. Потом она всегда помогала семье Ирины Сергеевны и Павлы Леонтьевны. Что у Фаины Георгиевны оставалось? Ничего.

Я помню, зашла ко мне перед Восьмым марта Маша Вишнякова и говорит: «Ты знаешь, мы вчера с Фаиной Георгиевной про тебя говорили». А я только что пришла из магазина «Овощи и фрукты», который был напротив нашего театра. Я отстояла два часа в очереди за свежими огурцами. Сейчас овощи и фрукты продают круглый год, независимо от сезона. А тогда первые огурчики были страшным дефицитом. Спрашиваю Машу: «Ну и что же вы обо мне говорили?» – «Фаина Георгиевна сказала, что Талызина лучше меня». – «Почему?» – «Потому что она умеет играть и героинь, и характерные роли». Я взяла связку огурцов и сказала ей: «Отнеси это Фаине Георгиевне!»

Последняя наша с ней встреча была, когда я вернулась из поездки во Францию. В Орлеане я зашла в парфюмерную лавку и обалдела и от духов, и от того волшебного изобилия, которое там было. А продавщица что-то чистила, она то ныряла под прилавок, то показывалась. И потом она вышла, увидела, что в магазине никого нет, кроме меня, растерянной девочки из далекой России. А я тогда очень любила духи «Анаис Анаис», а в витринах стояло не меньше десяти флаконов разных этих «Анаис Анаис»! Вообще, всё не так дорого стоило, но у меня денег на духи, конечно, не было.

Продавщица меня спросила: «Откуда вы?» Я сказала, что из России: «Jo si actriss, Jo si russ». Я не играла, но, наверное, мой взгляд был такой выразительный, что француженка сказала: «Один момент», – и пошла за кулисы, туда, к себе, и вынесла целую коробку духов.

Это были демонстрационные пробники в больших флаконах. Я ахнула. После наших магазинов с их вечным дефицитом передо мной лежало настоящее богатство. Там было много духов, очень хороших, а некоторые – в двух экземплярах. Я выбрала чёрный флакон – теперь уже не помню, как назывались духи.

Фаину Георгиевну я увидела в театре, когда она пришла на сбор труппы. Я догнала её на лестнице и окликнула: «Фаина Георгиевна». – «А кто это?» – она уже видела плохо. «Это я, Валя Талызина». – «Валечка!» Я взяла её руку, говорю: «Фаина Георгиевна, я хочу вам подарить духи», – и пшикнула ей на ладонь: «Понюхайте, они вам нравятся?» – «Да, очень». – «Тогда возьмите». Она очень любила духи. Это последняя наша с ней была встреча. Больше мы с ней не виделись.

«Дядюшкин сон» повезли в Париж. Я очень хорошо играла свою роль. Французские газеты писали: «Этот мраморный лоб, эта лебединая шея, этот тонкий стан, эта русская красота». И переводчица Лили возле автобуса переводила нам утром статью, а Витька Отиско и Вадик Бероев кричали: «Валька, покажи, где это у тебя всё»! Эльза Триоле пришла за кулисы: «Хочу взглянуть на русскую красоту!» Я помню, у неё на всю грудь была брошка, большая, как блюдце, с алмазами и бирюзой.

Я моталась по Парижу. Когда я пришла на приём по поводу окончания гастролей, я была уставшая (не было времени помыть голову), у меня болели ноги. В каком-то платьице и пиджачке, ненакрашенная, мрачная. Оказалось, дипломат из посольства захотел со мной познакомиться. Меня к нему подвели, он сказал какие-то дежурные слова, поблагодарил, а когда я отошла, бросил: «Господи, лучше бы я её не видел».

С нами на гастроли поехал Николай Иванович, прекрасный, милый, очень симпатичный человек, а потом мы узнали, что он был капитан КГБ. Когда меня один мужчина захотел пригласить на обед, я сказала: «Одну секунду, я спрошу у Николая Ивановича». Он ответил: «Боже мой, как это им ещё не надоело!» И больше он меня, конечно, не приглашал.

Мы были в Париже около шести дней: приезд, отъезд и три спектакля: «Дядюшкин сон», «Маскарад» и два раза «Дороги». Бортников там засверкал, о нём написали: «Тень Жерара Филиппа промелькнула над нашей сценой».

В «Маскараде» у меня был маленький кусочек, два слова на проходе. Я играла какую-то племянницу Но у меня была неземной красоты шляпка – наши актрисы научились вниманию к мелочам. Я помню, когда открылся занавес в «Маскараде», второй акт, все мы стояли в белых платьях, и Париж захлопал, потому что это было безумно красивое зрелище. Выглядели мы потрясающе: все в корсетах, в белых платьях, с причёсками. Сейчас такого нет даже на экране.

На третий день парижских гастролей я решилась и подошла к нашей переводчице Лили: «У меня здесь подруга, она живёт на рю Кассет, 7, её зовут Элиана, фамилия – Жаке».

Я знала, что я делаю. Понимала, что поиск моей подруги, а тем более встреча с ней могут дорого мне обойтись. Но находиться в Париже и не встретиться с девочкой, которая мне стоила всего того ужаса, который я пережила, – нет, это было выше моих сил. И на следующий день Лили мне сказала: «Да, действительно, она там живёт, она вышла замуж, и теперь её зовут Элиана Дригач, и она сегодня будет у вас в гостинице в пять часов дня». У меня дрогнуло сердце.