Читать книгу "И не пытайтесь! Древняя мудрость, современная наука и искусство спонтанности - Эдвард Слингерленд"

С помощью этого метафорического джиу-джитсу Мэн-цзы выворачивает образы Гао-цзы наизнанку, демонстрируя бесплодность стратегии “отделки и полировки”. По Мэн-цзы, единственный способ достигнуть у-вэй – достучаться до своих наклонностей и развивать их, пока они не станут достаточно сильны, чтобы взять верх. Если вы достигли этой стадии, социально желаемое поведение будет проистекать из вашего чувственного мышления, как вода естественным образом течет вниз. Результат – те же гибкость и изящество, что и в “Беседах и суждениях”, но только проистекающие из нашей биологической сущности.

Таким образом, культурные формы, унаследованные от древних, становятся менее важными для достижения у-вэй. Хотя, будучи конфуцианцем, Мэн-цзы ценил древние ритуалы и тексты эпохи Чжоу, в “Мэн-цзы” мы видим намеки на либерализм, который Конфуцию не понравился бы. В одном отрывке Мэн-цзы утверждает, что лучше вовсе не иметь “Шу цзин” (“Книга истории”, “Книга документов”), чем верить всему написанному в ней: если возникает противоречие между тем, что говорит классика, и тем, что говорят ваши внутренние начала, следуйте за вторыми. Традиционная конфуцианская культура из основного инструмента формирования личности превращается в полезное добавление. Исследователь китайской философии Ф. Дж. Айвенго назвал это “шпалерами” для ростков нравственности. Они могут помочь росткам расти быстрее или давать больше плодов, но без них можно и обойтись.

Более того, в тексте есть несколько примеров, где Мэн-цзы небрежно обращается с традицией. Например, пытаясь наставить на путь Сюань-вана из Ци, Мэн-цзы проводит много времени, беседуя с министрами князя (именно так он узнал о случае с быком). В другом отрывке мы видим, что Мэн-цзы вдохновляется сведениями о том, что князь проявляет интерес к музыке. Мэн-цзы спрашивает Сюань-вана: “Когда-то вы завели речь с Бао о любви к музыке. Было ли это?” Князь, изменившись в лице, признает: “Я вовсе не способен обожать музыку прежних ванов, а люблю только современную простонародную музыку”. (Иными словами, он предпочитает “Бон Джови” Бетховену.) Более того, зная пристрастия князя (женщины, вино и веселье), я подозреваю, что он был фанатом известных своей порочностью напевов Чжэн, которые осуждал Конфуций.

Мы знаем, что ответил бы Конфуций: откажитесь от этой ужасной упадочной музыки и развивайте вкус к классике. Однако Мэн-цзы реагирует иначе. “Если у вас, ван, [вообще] любовь к музыке очень велика, то это ведь почти все, что требуется для приведения страны Ци в порядок! – утверждает Мэн-цзы. – Сама по себе музыка, будь то нынешняя или древняя, все равно есть музыка”. Что?! Князь явно ожидал порицания. Чувствуя облегчение, он с готовностью спрашивает: “Могу ли получить возможность услышать разъяснение?” Тогда Мэн-цзы начинает объяснять: не важно, какой музыкой наслаждается князь. Он сможет наслаждаться ею еще сильнее, если не будет испытывать угрызений совести из-за дурного обращения с подданными. Он просит князя провести еще один мысленный эксперимент. Князь должен представить, что он во дворце наслаждается музыкой, а за его стенами народ ропщет и недоумевает, как тот может в такое время слушать музыку. Испортит ли это ему удовольствие? Теперь князь должен представить, что он старается быть хорошим правителем: снижает высокие налоги и прекращает отвлекать крестьян в страду, чтобы вычистить свой пруд. Теперь, когда люди слышат звуки музыки, проникающие через стены дворца, они, улыбаясь, говорят друг другу: “Наш князь в добром здравии и веселом расположении духа. Как хорошо! Надеемся, он прекрасно проводит время”. Не лучше ли будет так? Не будет ли тогда князь получать больше удовольствия от вина, женщин и песен?

Этот фрагмент стоит после диалога о быке, и я поражаюсь тому, что Мэн-цзы в случае Сюань-вана забывает о ростках. Кажется, он готов на все, лишь бы облегчить участь народа. Однако важно заметить, что и в таком серьезном случае Мэн-цзы не готов навязывать ограничения или стыдить князя, чтобы тот счел свои привычки дурными и требующими исправления. Очевидно, Мэн-цзы считает, что принуждение недопустимо, идет ли речь о рационализме моистов или наставлении в духе Конфуция и Сюнь-цзы. Мы видим, что Мэн-цзы готов преодолеть разницу между Конфуцием и Лао-цзы, представив у-вэй как естественный плод возделывания собственной природы. Это многообещающая модель того, как взращивать спонтанность так, чтобы в процессе не растоптать ее.

Почему нужно трудиться, чтобы стать “естественным”?

Конфуций сталкивается с проблемой, когда речь заходит о мотивации. Наставление в ритуале и изучение классики принесут плоды, лишь если ученик обладает зачатками уважения к конфуцианскому Пути. Чтобы освоить Путь, нужно уже в некоторой степени любить его. Однако, по признанию Конфуция, очень немногие из его современников испытывали подобную любовь. Большинство любили деньги, комфорт и секс, а не заучивание текстов “Шицзин”, – такой подход, я думаю, многие из нас поймут. Как заставить кого-либо полюбить то, что он прежде не любил?

Мэн-цзы “решил” эту проблему, заявив, что мы все уже любим Путь. Человеческая натура блага, заявляет он: внутри нас ростки всех конфуцианских добродетелей, и они взойдут, если мы поможем. Мэн-цзы старается показать, что и в тяжелых случаях, вроде Сюань-вана, ростки добродетели можно обнаружить под маской безразличия и лени. Если князь сосредоточится на хрупком ростке, будет питать его и заботиться о нем, тот превратится в сострадательное у-вэй, достаточно сильное, чтобы сделать Сюань-вана подобным правителям древности.

Однако возникает вопрос: почему, чтобы напомнить о нашей истинной природе, нужен Мэн-цзы? Мы и без советов философа стремимся к удовольствию и комфорту. Люди вроде Сюань-вана совершенно естественно предпочитают есть, пить, охотиться и наслаждаться женским обществом, а не вести себя сострадательно. Князь, в сущности, прирожденный тусовщик. Мэн-цзы говорит ему: если зреть в корень, то вещи, которые князь якобы любит, не являются его настоящими желаниями. Наполняя свою жизнь чувственными удовольствиями, он ошибочно отдает “низкому” в себе (рту, желудку и другим частям тела) предпочтение перед “высоким” (сознанием и моральными началами). Но если так, почему мало кто спонтанно следует “высокому”?

Один ученик Мэн-цзы видит это противоречие и обращается к учителю, потому что сомневается в своем нравственном потенциале. Он слышал от Мэн-цзы, что у всех есть склонность стать нравственным человеком в состоянии у-вэй. Однако он обнаружил, что наедине с собой склонен лишь “есть пшено” (это древнекитайский эквивалент сидения с чипсами перед телевизором). Мэн-цзы это не беспокоит:

Что же в этом особенного? Поступай так, как они поступали, только и всего. Представь себе, что здесь окажется человек, который по своим силам не сможет справиться с парой цыплят. Значит, он человек, у которого нет сил. Если же он скажет: “Я поднял сто цзюнь”, значит, он человек, у которого есть силы. В таком случае подними тяжесть, которую поднимал когда-то силач У-Хо, это будет означать, что ты такой же силач, как У-Хо, только и всего. Разве людей печалит только то, с чем они не могут справиться? Они не делают [как надо]! Вот что должно печалить. Почтительным называют того, кто не спеша идет позади старших, а непочтительным – того, кто торопится идти впереди старших. Разве медленно идти является тем, чего непочтительные люди не могут сделать? Это как раз то, чего они не делают!.. Ведь путь мой подобен большой дороге. Разве трудно познать его? Беда людей в том, что они не ищут его!