Читать книгу "Царица Евдокия - Вячеслав Козляков"

Вот письмо о «видении» целиком:

«Царевич Алексей Петрович, здравствуй с оцем своем, а я бетная в печалех своих еле жива, что ты, мой батюшко, меня покинул, что в печалех таких оставил, что забыл рождение мое, а я за тобою ходила рабски, а ты меня скоро забыл, а я тебя ради по се число жива. А есть ли бы не ради тебя, то бы на свете не было меня в тап(к)их в напа(с)тех и в бедах и в нишщете едина о убогих, а я же тебя не забыла, всехда молюся за сдоровье твое пресвятей Богородице, что бы она сохранила тебя и сдоровъе твое спасла и во всякой бы чистоте соблюла.

Образ сдесь есть казанские пресвятые Богородицы по явлению построена церковь на плошще-ди, а я за твое здоровье обешщаласа и подымала ея обрас в дом свой, да сама ея обрас ночью проводила на рамех своих, несла. Месеца октября твадесять третие число явилася пресвятая Богородица пресветла и пречистая царица небесная премногое свое милосерьдие и помощь подает, и обешчеласа у Господа Бога своего сына упросити печаль мою на радость претворити. Слышала я недостойная от пресветлые жены рекла она такое слово: “предпочла де мой образ и проводила до храма моего, а я де тебя возвеличю и сына де твоего сохраню”.

А ты, радость мой, имей страх Божий в сертце своем, отпиши, друк мой Олешенька, хоть едину строчку, утоли мое рыдание слесное, дай хоть мало мне отдохнуть от печали, помилуй мать свою и рабу пожалуй, отпиши. Рабски тебе кланяюся, да отдай писание свое брату моему, так он сошлет ко мне. Можно тебе верить ему, да жалуй ево.

Буди нат тобою милость Божия и мое благословение».

Свое последнее письмо сыну царица Евдокия не успела отослать, оно осталось в ее бумагах. Еще не зная о том, что царевича ждет суд, она пыталась «вразумить» сына, чтобы тот хоть как-то дал о себе знать. Царица Евдокия понимала, что он уже не ребенок, за которым когда-то она сама «рабски» ухаживала. Но и терпеть постоянную разлуку с сыном ей было очень тяжело. И тогда нашелся выход. Не для одних жалоб написано это письмо. Мать стремилась поделиться с сыном словами, услышанными ею в молитвах у суздальской иконы Казанской Богородицы. Это новое «пророчество» о том, что царица будет «возвеличена», соответствует рассказам царевны Марьи, переданным при встрече с царевичем. Хотя и снова подтверждает, что надежды царицы питались одной только ее молитвенной экзальтацией. Прежние жалобы Евдокии на свою горькую жизнь сменились мистическим опытом «видения», который и диктовал царице, как ей дальше жить и действовать.

Но, как оказалось, царица Евдокия прошла еще не все отмеренные ей испытания…

Глава четвертая.
«РОЗЫСК» ЦАРИЦЫ ЕВДОКИИ

…Перепутать ничего было нельзя, это пришли за ней, на двадцать лет забытой царем Петром и отправленной им в монастырь. Что же изменилось теперь? Царицу Евдокию известили о самовольном отъезде царевича за границу — а это значит, что она понимала, в какой опасности находится сын. Знала, что и ее поэтому не могли оставить в покое, допытываясь, ведала ли, помогала ли. С целью найти улики в деле царевича Алексея сыщик капитан-поручик Григорий Скорняков-Писарев и явился к царице Евдокии. И тут ему, учинившему внезапный обыск, сразу попалось письмо со словами, надиктованными царицей для передачи сыну, которого отец царь Петр собирался постричь в монахи.

Что же там было написано?

«Человек еще ты молодой», — читал Преображенский офицер. «Первое искуси себя в пост… А и здесь тебе монастырь…» Скорняков-Писарев все сразу понял. Понял, какая удача пришла к нему в руки. Не зря он сделал так, чтобы, никому не сказав, явиться сразу в кельи бывшей царицы. Достаточно для подозрения, есть чем отчитаться государю. А дальше не дать опомниться жертве. Она себя уже выдала и пыталась отговариваться, но ей ли обмануть преображенца?! И первая пришедшая на ум ложь царицы не спасает.

— Какому мужику наставление, имя назови, — грубо оборвал ее попытки что-то сказать в свое оправдание Скорняков-Писарев.

Следователь остановил ее, в отчаянии бросившуюся, чтобы вырвать бумагу, вынутую из царицыного ларца. Куда там, руки царицы легко отвели, и вот уже наставление сыну передали солдатам, что с ружьями стояли на пороге кельи. Сделано это было на глазах у растерянной наперсницы старицы Каптелины, у испуганной карлицы Агафьи. Письмо становится уликой в государственном деле.

И тут еще, главное, что в спешке обыска не сразу заметил, только понял, чутьем своим знаменитым, царем отмеченным, — не в первый раз исполнял тайные царские указы. Царица-то инокиня ходит в мирском платье. Как такое может быть?

Скомандовал солдатам переворачивать сундуки, искать: есть ли у нее монашеские одежды или нет, все найденные бумаги передавать ему в руки. Монастырь затворить, по всем воротам поставить караулы, стариц допросить…

Страх

Таким взрывом нормального течения жизни и бывает вторжение государства, которое стремится напасть на человека внезапно, поднять с постели сонного и устроить обыск в его нехитрых пожитках. Царица могла стать инокиней, потом опять царицей, а офицер Тайной канцелярии всегда оставался офицером Тайной канцелярии. Странная история получилась с этим розыском царицы Евдокии: чем больше хотели скрыть детали его проведения перед современниками, тем больше оставалось документальных следов. Весь ход розыска, очные ставки, «виски» и битье кнутом подвешенного на крюк человека — 9 ударов, 15 ударов, 25 ударов… — ничего из этого людоедского арсенала не скрывали. Это была нормальная и уже разработанная на Генеральном дворе в Преображенском техника следствия. Составлялись допросные пункты, следователь записывал ответы, добивался признания вины, покаянных писем государю, подписей под протоколами допросов и очных ставок. Видимо, прекрасно понимая, что ни при этом царствовании, ни даже сто лет спустя и больше вся эта история с побегом царского сына в «Цесарию» и «делом» царицы Евдокии на свет не выйдет, а останется в архиве Канцелярии тайных дел, и созданной-то для того, чтобы тщательно охранять эти документы.

Есть публикации и исследования историков, на долгое время закрывающие своим появлением возможность добавить что-то новое. Впервые в полном виде, как уже говорилось, документы были обнародованы Николаем Герасимовичем Устряловым в 1859 году в приложении к его исследованию о деле царевича Алексея. Чтобы узнать, «как это было на самом деле», и сейчас достаточно разыскать шестой том устряловской «Истории царствования Петра Великого». Со стороны, наверное, непонятно, откуда историк мог так подробно узнать о ходе следствия, восстановить его по дням, выделить всех основных фигурантов Суздальского розыска 1718 года. Из этой книги можно узнать о конфискованной переписке царицыных родственников и знакомых, о том, что удалось «выбить» из свидетелей, ища следы заговора в разговорах и встречах тех, кто волею судеб оказался посвящен в тайну царицы Евдокии. Но время не стоит на месте. Меняются вопросы, которые историк задает источникам. Нет нужды повторять известное, гораздо интереснее поразмышлять над чем-то новым. Ведь нельзя же равнодушно фиксировать источниковедческие детали следственных дел, понимая, что признания человека выбиты на дыбе, под ударами палача. Если не чувствовать страх, буквально пронизывающий участников розыска, можно вообще не понять результаты тайного следствия. У следствия были одни цели и государственный смысл, а у тех, кого обвиняли и казнили, — своя, частная правда. Обычный человек пасовал перед государством, соглашаясь с общим мнением. То, что выгодно царю, выгодно всем. Следователи старательно восстанавливали нужную царю Петру картину жизни царицы Евдокии; они прежде всего думали об обвинении. У них было особое понимание достоверности, совсем другое, чем у историка, обращающегося к следственному розыску (а других материалов в нашем распоряжении нет). Не станем поддерживать логику и выводы следователей, триста лет назад стоявших на стороне царя Петра. Лучше попытаемся понять, почему так легко менялись социальные роли, и вчерашний царедворец становился государственным преступником, а один из первых иерархов церкви — расстригой. Не будем размышлять над государственным смыслом нового наказания царицы Евдокии, а подумаем о нем как о продолжении семейной драмы царя Петра. Что нам сейчас до интереса палачей, проявлявшегося в казнях и публичном унижении и наказании опальной царицы? Лучше вспомним об отнятых у царицы Евдокии последних надеждах на избавление от жизни в монастыре. Не будь этой знаменитой царской жестокости, которой не избежали ни его сын, ни первая жена, может быть, иначе пошло бы следствие. И, наверное, не случилось бы гибели царевича Алексея, полностью оставшейся на совести его отца царя Петра Великого…