Читать книгу "По ту сторону - Инга Андрианова"

Но бабушка так просто не сдавалась.

— А я тебя поеду провожать.

— В Москве меня никто не встретит!

— А в том конвертике есть деньги на такси.

Вместо ответа я махнула рукой, достала с полки книжку и залегла под яблоней в саду.

Кораблевские опусы на тему военной службы приходили два раза в неделю, и каждый раз я с нежностью разглядывала знакомый почерк, штамп с красивым названием «Остров». Уже вечером я относила на почту конверт и тут же начинала ждать ответа.

— Бабуль, а можно мы к тебе вместе с Митькой приедем? — спросила я.

— Приезжайте, буду рада, — ответила бабушка, — Только учитесь, дети! Учеба — это ваш хлеб.

Она посмотрела на меня странным взглядом:

— Отдыхай, набирайся сил и бросай свои таблетки — ты от них какая-то квелая и спишь целый день.

— Точно, с таблетками надо кончать! Мой педантизм меня погубит! Привыкла слушать всяких идиотов. Врач прописал — я выполняю. Ты знаешь, он ведь меня не хотел отпускать, заставлял раз в неделю приходить на прием. Ты уж прости, пришлось соврать, что ты болеешь.

— Так ведь правду сказала! — поддержала меня бабушка, — Ноги совсем не ходят: когда расхожусь, еще терпимо, а вечером лягу в кровать — хоть волком вой. Ни мази, ни лекарства не помогают.

Митька в те дни казался мне особенно далеким. Вернувшись к прежней размеренной жизни, я с грустью ощущала, как расстояние крадет тепло из долгожданных писем, а время в пути искажает их смысл.

Так остро не хватало его глаз, его голоса, прикосновений, а главное, чувства, что ты не один, чувства наполненности, которое дает тебе только твоя половинка. Даже самые близкие люди не заполнят собой пустоту, не заменят того единственного, кто делает тебя самим собой. В этом состоянии половинчатости я и прожила жаркий полдень своей долгожданной весны.

Бабушка слово сдержала — поехала провожать. Мой триумфальный багаж вызвал почтение у всего вокзала. Бабушка быстро и сноровисто растолкала коробки по полкам, сурово оглядела соседей по купе, расцеловала меня в обе щеки и крепко прижала к себе.

— Пиши, не забывай! — попросила она, — Как доберешься — сообщи!

Поезд тронулся, а бабушка осталась на перроне. Я уезжала в самый лучший город, к любимому человеку, к прекрасной счастливой судьбе, она возвращалась назад к своему прошлому, к болезням и печалям, и беспросветной памяти о сыне.

Выгружали меня всем вагоном: молодые люди подогнали носильщика, выставили мой багаж, сделали мне ручкой и усвистели, закинув за спину пустые рюкзачки. Я вытащила бабушкин конверт, открыла его… и слегка покачнулась — внутри находилось десять купюр по сто рублей каждая — моя стипендия до конца учебы в институте.

Нежданное богатство, запасы, сулившие сытость, академический отпуск, выстраданный и оформленный, наконец, официально, превратили мою жизнь в сказочный сон.

Первым делом мы сняли квартиру на Шаболовке, привели ее в божеский вид, отмыли кухню, расставили банки с вареньем и приготовили первый семейный обед. Заделавшись хозяйкой дома, я испытала гордость и подъем, а заодно сильнейший кулинарный импульс. С утра и до вечера я стряпала, изобретала рецепты, пока Митька изнывал на репетициях, мечтая о котлетках и борщах. Увы, такое счастье не могло длиться вечно. О теплом гнездышке узнали Митькины друзья и тут же сочли своим долгом скрасить наше затворничество.

Не прошло и недели, как наша квартира превратилась в общагу с вечно меняющимися жильцами. Актеры, студенты, их друзья и приятели селились у нас, позабыв свои семьи. Народ взял за правило бывать у нас запросто, а с появлением в столице первых видеосистем, устраивать просмотры в нашем доме. Беспечность и сытость пустили корни — у нас появились барские замашки: мы научились ездить на такси, кутить в кафе «Лира» и даже давать на лапу швейцару «у дверей заведенья», чтобы сей страж пропускал нас без очереди. Со временем я забросила готовку — теперь мы питались в уютных кафе ресторанного типа, вечера проводили в гостях или барах, щедро поили друзей, а под утро тащили их на Шаболовку доедать бабулины запасы.

Раз в неделю Митька ездил к родителям и возвращался оттуда, груженный кастрюльками. Его мама — Люся Николаевна (как звали ее домашние) готовила с душой: ее блюда всегда отличались особенным вкусом, которого иные ушлые хозяйки не могут добиться до конца своих дней. Всегда простые и незатейливые рецепты в ее руках превращались в «пирожки от маман», «Люсины пельмени» и «мамулины шанежки».

Она стала первой, с кем я познакомилась. Встреча прошла на удивление просто. Люся Николаевна была приветлива и мила, и мне показалось, что я знаю ее тысячу лет. Удивительно, она не пыталась быть доброй или строгой, она даже не пыталась быть вежливой — она просто была. Тихая, глубокая и безумно щедрая женщина, она раздавала себя с первой минуты. Ее строгость не ранила, а смех заражал своей детскостью. Рядом с ней было спокойно.

Митькин отец, Олег Петрович, был совершенно другим. Утонченный красавец, с благородной осанкой и резкой складкой у рта, он говорил громко и ясно, смотрел сверху вниз. Давала знать привычка управлять людьми: он верховодил дома, был у всех на виду и не терпел своенравия. Человек такого ума и твердости легко мог скатиться до деспотизма, но воспитание и здравомыслие всегда брали верх.

С Олегом Петровичем мы встретились случайно: был полдень, у кафе стоял народ, мы с Митькой топтались в хвосте, мечтая о пицце и шумно вздыхая. Олег Петрович вырос как из-под земли. Он посмотрел на нас, прищурился и с видом постороннего прошествовал вниз по бульвару. Митька сильно смутился, замешкался и окончательно потерялся. Говорят, в тот вечер вся семья долго и с упоением обсуждала детали нашей встречи, которые Олег Петрович живописал с присущим ему литературным талантом. Митькина сестра Алина, отложив все дела, примчалась в родительский дом, чтобы из уст очевидца услышать эту шпионскую историю. Рассказ получился захватывающим, с массой пикантных мелочей, с доброй пригоршней едких комментариев, но в целом незлым и забавным. Люся Николаевна тут же выразила готовность устроить нашу встречу, получила «добро» от супруга и, окрыленная, пошла к плите. Таким вот образом, Митькина семья впустила меня в свою жизнь.

Семья, какое емкое, могучее понятие для русского человека! Оно включает в себя и тыл, и фундамент. Сам по себе ты можешь быть, кем угодно, слыть кем угодно, но понятие семьи — сродни понятию стаи. Родник, что бьет из самого истока, запускает первобытный механизм, приводит в движение силы недоступные, а порой, неведомые людям — одиночкам. Состояние внутри семьи даруется, его невозможно ни купить, ни создать искусственно. Существует порода женщин, умеющих имитировать эту гармонию. Попадая в их мир, в этот театр внешних атрибутов, ты не сразу замечаешь, что находишься в зрительном зале. Бывало, смотришь зачарованно на мантру, состоящую из мелких, хорошо отлаженных сценариев, погружаешься в их заколдованный ритм и начинаешь действовать внутри пьесы, созданной ее автором с единственной целью — убедить всех вокруг и себя в том числе, что она совершенна. В таких семьях все на показ, здесь нет ошибок и просчетов — они чисты от негатива, их ставят в пример. И каждый раз, попав на это шоу, ты ощущаешь себя грязным и порочным, со всеми своими дурацкими мыслями, эмоциями и неумением жить. Тебе тут многое покажут, тебе тут многое простят, но никогда не дадут чувство дома. Ты — только гость на этом подиуме фальши. Но стоит стряхнуть золотистую пыль, на секунду прервать ритуал, прислушаться к словам хозяйки, и ты услышишь вольную пень ее лисьей души: «Мой дом… мой муж…мои дети…Я прекрасна! Я желанна! Я — совершенство и гармония! Любите меня, восхищайтесь мной! Завидуйте же, завидуйте…» Здесь не случается искренних фраз и заботливых взглядов. Тебя и замечают здесь только тогда, когда ты допустишь ошибку, замечают для того, чтобы, сказать, научить, объяснить, что не так.