Читать книгу "Мне жаль тебя, герцог - Михаил Волконский"

В мед, который принесла Станиславу Грунька в виде пастушки, был снова положен сонный порошок, и пан Станислав, выпив его, снова заснул так крепко, что не слышал, как его на постели снова перенесли в угловую комнату.

Волшебное логовище было немедленно убрано; Грунька и Селина, закончив свой день у Гремина обильным ужином, были доставлены домой, а на другой день Станислав Венюжинский, проснувшись, пожелал стать добровольным арестантом из боязни перед Иоганном, который был так жестоко оскорблен в письме, хотя и при странных обстоятельствах, но все же написанном самим Венюжинским.

Узнав от Гремина, что Станислав не хочет выходить из комнаты, Митька остался очень доволен этим, потому что вследствие этого ему не было необходимости скрываться от поляка.

— Но все-таки что же значат эти вавилоны на обрезанных листах бумаги? — спросил Гремин, не отличавшийся способностью быстрой догадки.

— Ах, это очень просто, — пояснил ему Жемчугов: — немец Иоганн употребляет со своими агентами старый прием для удостоверения подлинности их донесений: он берет кусок бумаги и разрезает его на две части неправильным зигзагом: одну часть он дает агенту, а другую оставляет у себя. Когда к нему приходит донесение, написанное на одном из обрезков, он прикладывает этот обрезок к оставшемуся у него и видит, когда зигзаг совпадает, во-первых, от какого агента донесение, а, во-вторых, что это донесение несомненно подлинное.

— Так что он теперь не сомневается, что получил дурака именно от пана Станислава Венюжинского! — расхохотался Гремин.

— Вот именно! — сказал Жемчугов. — Понятно, что Станислав недаром труса празднует.

— Но что же мы с ним будем делать дальше?

— Да что-нибудь придумаю, авось он куда-нибудь да пригодится!

39

ИЗНАНКА НАЛИЦО

Второй кабинет-министр, Андрей Иванович Остерман, сидел у себя в кабинете за письменным столом и, очинив перо и взяв чистый лист бумаги, принялся сочинять черновик письма к саксонскому двору о том, что петербургский двор желает видеть у себя в качестве польско-саксонского посланника графа Линара.

Он быстро писал мелким, сжатым, таким же скупым, как и он сам, почерком, ровно водя рукой по бумаге, не останавливаясь и не задумываясь. Пышные французские фразы слагались у него сами собой; писать такие письма было для него слишком привычным делом для того, чтобы перед ними задумываться.

Но вдруг он остановился и задумался. Ему вспомнилось, что всего несколько лет тому назад он в этом же самом кабинете, за этим же столом, на точно такой же бумаге и в точно таком же самом неизменном своем красном халате на лисьем меху писал вот такое же письмо, но только с требованием отозвать из Петербурга того же самого графа Линара, которого он теперь должен был звать. Остерман был настолько опытным дипломатом и настолько любил свое дело, что именно подобные — для обыкновенных людей как бы неразрешимые — положения и были ему особенно интересны. К тому же он отлично знал, что в Дрездене будут очень довольны сближением с Россией и сейчас же поймут, что посылка в Петербург Линара явится несомненно залогом такого сближения.

Письмо было готово, Остерман сам переписал его и послал с нарочным во дворец к герцогу-регенту на подписание, боясь промедлить хотя бы минуту.

Отослав письмо, Остерман опустил голову и закрыл глаза. Всякий, кто увидел бы его так, подумал бы, что он дремлет, а то и вовсе спит, но на самом деле таким образом он имел обыкновение обдумывать важные дела. Он никогда и ни за что не признался бы, но сам в глубине души чувствовал, что дни герцога теперь сочтены. Падение герцога должно было повлечь и его, Остермана, и только письмо о Линаре, а лучше всего уже совершившийся приезд его в Петербург могли спасти его. Поэтому надо было, чтобы письмо в Дрезден дошло как можно скорее, с верным человеком, который не замешкается в дороге.

Затем Остерман хотел потихоньку послать лично от себя письма к самому Линару и к всесильному министру польского курфюрста Августа, графу Генриху Брюлю. Эти письма тоже можно было доверить только верному человеку.

На кабинетских курьеров рассчитывать было нельзя, послать своего собственного человека Остерману не могло и в голову прийти — так это было дорого; значит, оставалось изыскать какой-нибудь иной способ. Хитрый Остерман сейчас же вспомнил об Ушакове, который, вероятно, не прочь будет, как человек умный, помочь делу.

Остерману нечего было беспокоиться, заедет ли тот к нему; дипломатические отношения должны были интересовать генерал-аншефа, и Остерман не ошибся: Ушаков не замедлил приехать.

— Ну как здоровье? — задал он Остерману обычный вопрос, с которым к нему всегда все обращались. — Как будто, кажется, вы немножко приободрились?

— Нет, все-таки неможется! — охая, ответил старик и приступил прямо к делу. — Я так и думал, что вы заглянете ко мне. У меня к вам есть просьба!

— Помилуйте, Андрей Иванович! Приказание, а не просьба!

— Ну куда уж нам, батюшка, приказывать… А вот просьба действительно немаловажная: мне нужен верный человек!

— Кому они не нужны, верные люди, да где их сыщешь? — усмехнулся Ушаков и вздохнул.

— Мне нужно послать в Дрезден важный дипломатический документ.

— Насчет графа Линара? Изнанка, значит, будет налицо!

— Что вы этим хотите сказать?

— Да то, что еще недавно дело графа Морица Линара было с изнанки и его прятали, а теперь, наверное, вывернем нашу дипломатию и сделаем изнанку налицо. В дипломатии это иногда бывает. Так вам для этого дела нужно верного человека?

— Понимаете, — стал объяснять Остерман, — все это очень тонко: во-первых, он должен быть достаточно сообразителен, храбр и не болтлив, чтобы довезти бумаги в целости; ведь ныне то и дело дипломатические бумаги перехватывают. Затем, нужно, чтобы это был не простой курьер, а обладавший все-таки некоторым представительством, чтобы он мог понять дипломатическое дело и политическое положение и, если это будет нужно, сказать два-три слова!

— Такой человек у меня есть!

— Вот и отлично! Пришлите его ко мне!

— Может быть, ваше превосходительство, доверите мне письмо, а я уж им распоряжусь!

— Нет уж, лучше пришлите его ко мне.

— Слушаюсь! Тогда, ваше превосходительство, потрудитесь и деньги дать ему на дорогу!

Остерман заерзал в своем кресле.

— Да, деньги, — забормотал он, — конечно… Тогда уж лучше отправьте его вы… Я вам передам письма: только вы должны будете поручиться, что письма будут доставлены.

— Я ручаюсь, — сказал Ушаков.

Он знал, как надо разговаривать с людьми, и заставлял их делать то, что ему хотелось, а «своих» людей Ушаков выдавать никому не любил.

40

ПОСОЛ

Митька побывал в кофейне Гидля и узнал там от слуги, что старик Миних дал хозяйке кошелек с золотом, чтобы та узнала, где можно найти понравившуюся ему маску.