Читать книгу "Алеет восток - Влад Савин"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Интересный Вы человек, Анна Петровна — задумчиво сказал сидевший на диване Писатель — насколько я понимаю, Вы искренне верите в дело, которому служите.
— Да, Корней Иванович — спокойно согласилась я, констатируя тот факт, что подставилась третья цель из моего списка. Корней Иванович Чуковский, классик детской литературы — сначала по призванию, а после, сознательно ушедший в этот жанр из оппозиции перед Советской властью. Потому и оставшийся в истории именно как детский писатель, а не диссидент. Зато убежденной диссиденткой стала его дочка — а вот с ней все понятно, таланта судьба не дала, а образование, чтобы это понять, есть — и требования завышенные, поскольку в высоких литературных кругах с детства вращалась. Правда, в том мире она уже после пресловутого Двадцатого съезда развернулась, когда ясно было уже, что ничего за это не будет.
— Простите, Анна Петровна, а Вам никогда не думали о том, что позиция "слуга царю, отец солдатам", при всех личных достоинствах человека, избравшего ее для себя, может быть двойственна? — спросил Чуковский.
— Простите, Корней Иванович, а не могли бы Вы подробнее изложить свою мысль? — "отзеркалила" я Писателю его вопрос, провоцируя его на откровенность.
— Такой человек может быть храбр, умен, честен — соответственно, его полезность не подлежит сомнению, при том условии, что общество справедливо устроено — "раскрылся" Чуковский — но, когда общество несправедливо, то все его достоинства превращаются в свою противоположность, поскольку служат злу.
А он храбр! Задавать такие вопросы инструктору ЦК по идеологии, даже для ведущего детского писателя СССР, значило рисковать нарваться на нешуточные неприятности, пусть и не включавшие в себя продолжительную экскурсию в отдаленные районы страны.
— Пожалуй, я рискну сформулировать его следующим образом — остается ли добро, пошедшее на службу Злу, добром, или же оно автоматически становится Злом?
— Вы очень точно сформулировали мою мысль, Анна Петровна — согласился Писатель, настороженно глядя на меня — кажется, до него с некоторым опозданием начала доходить мысль, что безупречный интеллектуал, ставший рафинированным инквизитором, в некоторых ситуациях может быть опаснее десятка костоломов.
— Но, тогда нам надо определиться с понятиями, что есть Добро, и что Зло? — мой тон оставался доброжелательно-заинтересованным — не в общем случае, на этот вопрос ответа не дали за тысячелетия лучшие умы человечества. А конкретно, здесь и сейчас. Вас не затруднит встать с дивана и подойти к окну?
Писатель слегка удивлен — но послушно встает с дивана и вместе со мной смотрит на закатное небо.
— Там, на западе, за Балтийским и Северным морем, Англия — говорю я — где еще с 1943 года сидят тяжелые бомбардировщики Стратегического авиационного командования ВВС США. Ну еще и Англии, разница невелика. Не вы ли говорили, что «союзники ценят жизни своих солдат» — но знаете ли вы, какими методами это достигается? Когда-то война касалась лишь тех, кто носит мундир — но уже в прошлую Великую Войну стали нормой сознательные потопления госпитальных судов, расстрелы мирных жителей, бомбежки жилых кварталов и применение отравляющих газов. Уже тогда западные страны отбросили мораль во имя достижения максимальной эффективности ведения боевых действий. Не вы ли, Корней Иванович, говорили, что пусть союзники «нас вразумят, научат свободе и демократии». А вы знаете, какие у них методы вразумления — или вам рассказать?
Писатель предпочел промолчать. Ну что же, как известно, молчание — знак согласия, так что я продолжила методично разъяснять оппоненту его заблуждения.
— Прошедшая война показала, что столкновение сухопутных армий чрезвычайно кровопролитно. Солдаты окапываются, маскируются и отвечают огнём на огонь. Англичане и американцы решили, что лучше всего наносить удары по городам. Сотни и тысячи бомбардировщиков загружаются фугасными и зажигательными бомбами. Пропорция и последовательность сброса тщательно продуманы — сначала фугаски, разрушающие дома и средства пожаротушения, затем зажигалки и напалм. Пожар охватывает многие кварталы и целые районы города. Возникает так называемый огненный шторм — восходящие потоки воздуха создают тягу, раздувающую огонь как в мартеновской печи. В Гамбурге, Дрездене, Хиросиме, десятках других городов, выгорало всё, что могло гореть, вплоть до асфальта мостовых, плавились алюминий и медь, размягчались стекло и фарфор, от тел погибших на улицах и в развалинах оставалась лишь зола. Не было трупов для опознания и подсчета потерь, и не было выживших соседей или представителей местной власти, кто могли бы заявить о вашем исчезновении — оттого, точные цифры жертв таких бомбежек неизвестны до сих пор.
Ахматова, Гумилев и Чуковский смотрели на меня с удивлением — мой спокойный тон находился в категорическом противоречии с изложенным. Доченька классика детской литературы смотрела с неприкрытой злобой.
— Вы лжете! — крикнула Лидия Корнеевна.
— Лида! — попытался утихомирить ее отец.
— Прошу Вас меня простить — наверно, я плохо объяснила — вежливо извинилась я, мысленно радуясь реакции будущей диссидентки: сейчас эта дура дала мне повод перейти к более натуралистическому описанию, намного более доступному для гуманитариев, привыкших оперировать не столько цифрами, сколько образами.
— Укрывшиеся в бомбоубежищах, даже если до них не доходил пожар, задыхались от дыма, а если убежища были герметически закрыты, то люди сгорали там, как в духовке — после, вместо тел там находили кучки праха и расплавленные кусочки металла — бывшие монеты, пряжки, ключи. Но за океаном были довольны: ведь потери среди экипажей сбитых самолетов не сравнить с возможными потерями армии в сражении? В налетах участвовали, как я сказала от нескольких сот до тысячи бомбардировщиков, каждый нес до пяти тонн бомб и напалма — итого, максимально, пять тысяч тонн на город, который в Лондоне или Вашингтоне приговорили к смерти. Теперь же, вы наверно слышали об изобретенных, к счастью уже после этой войны, атомных бомбах. Такую бомбу поднимает один самолет — а сила ее взрыва равна десяти, двадцати тысячам тонн тротила. То есть, одна бомба, сброшенная на город, обеспечит тот же эффект, о котором я рассказала. «Сверхкрепости» с аэродромов Англии и Дании уже летают над Балтийским морем, пока над нейтральными водами, доходят до наших границ, и поворачивают назад. Пока поворачивают — но если дойдет до «вразумления» нас, о котором вы говорили, они не отвернут.
Теперь во взглядах троих из четверых был настоящий страх — Чуковскому, Ахматовой, Гумилеву не составило труда представить описанное мной в Ленинграде. Винить их у меня не повернулся бы язык — я хорошо помнила свою собственную реакцию на немецкие материалы, с истинно германской дотошностью описывающие ход и последствия стратегических бомбардировок союзников. Это был настоящий ужас, ничем не уступавший кошмару гитлеровских лагерей смерти — вся разница была в технических средствах, аморальность же тех, кто применял подобные методы, по моему глубокому убеждению, была одинакова.
— Такого «приобщения» нас к свободе от них вы хотите? — продолжаю я — а после они будут ждать, что мы сдадимся, примем их условия, и тогда они скажут, окей, мы вас немного побомбили, но это для вашего же блага, а теперь можете взять у нас кредит, на восстановление разрушенного, конечно, под проценты, ведь война должна быть еще и прибыльным делом. И будут искренне недоумевать, за что мы их не любим. А теперь скажите, кто тогда есть те, кто отделяют нас от этого кошмара — пилоты истребителей ПВО, солдаты на зенитных батареях, операторы радиолокационных станций? Да просто, те ребята, что служат сейчас в нашей армии и на флоте — ведь это лишь благодаря им, из страха ответного удара, на нас не решаются напасть. Не являются ли они, именно в данном вопросе, абсолютным и безусловным Добром, поскольку защищают нас от смерти? Или вы не согласны, что жизнь нашей страны, нашего народа, это безусловное благо, не подлежащее сомнению?
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Алеет восток - Влад Савин», после закрытия браузера.