Читать книгу "Потерял слепой дуду - Александр Григоренко"

Старик-Букашкин и паспортные данные

Перед самым моим отъездом Старик-Букашкин наказывал строго-настрого, чтобы я не вздумал писать это имя в каком-то другом виде и редакторам не давал своевольничать.

– Я не старик, я не хочу, чтобы меня считали стариком. И я не Букашкин. Я – Старик дефис Букашкин!

Он щепетилен – что объясняется не только особенностями характера, но и, наверное, особенностями биографии. Нынче Старик-Букашкин на заслуженном отдыхе, а в прошлом – инженер, работал в «оборонке» (где все, как в той рекламе – с точностью до миллиметра), потом в энергетике, потом, после ухода на пенсию, дворником. Вернее – народным дворником, как он себя называл. Разумеется, у него есть официальное имя – Евгений Михайлович Малахин – но, как мне показалось, он не любит, чтобы его художества увязывались с паспортными данными. («Это ж кагебешники – в скобках обязательно фамилию по паспорту встряпают! У нас кого-нибудь сегодня интересует, что Чуковский на самом деле Корнейчуков?»)

И вообще, он, человек, который нарисовал добро, раздражается когда его называют художником.

– При чем здесь художник! Человек! Пришел такой вот веселый человек…

Давным-давно, когда город узнал о расписанных гаражах, мусорных баках и прочем, веселого человека заманили на телестудию, и начали пытать – вы кто? Поэт? Художник? Пророк? Веселый человек жарился под софитами, не понимал, о чем идет речь, и вообще остался недоволен. Причем не только той телестудией, но и прессой как таковой – слишком часто, как считает Старик-Букашкин, журналисты представляли его не тем, кто он есть. Хотя, по-моему, здесь не обошлось и без его личного участия, поскольку имя – такое же его произведение, как стихи и картины… Когда на страну рухнула свобода, он, что называется, варился в самой гуще и был не чужд эпатажа – являлся перед публикой под именем К. А. Кашкин. Пресса, понятное дело, все это освещала, но чопорные редактора методично вымарывали заглавную «А» в результате чего возникал некий К. Кашкин. А это совсем уж ни в какие ворота, ибо фамилия была такой же частью экспозиции, как сама картина. И тогда в отместку он заменил инициалы на Б.У. – то есть Бывший в Употреблении Кашкин. Но, и эти буквы зачастую трактовались неправильно (возникал какой-то Борис Устинович) – и так, методом проб и ошибок, появился Старик дефис Букашкин. В каталогах на букву «С».

– А я-то – говорю, – грешным делом подумал, что Букашкин оттого, что вы зверюшек очень любите. Букашек всяких…

– Так это правильно! – громко соглашается Старик-Букашкин. – Все в имя входит. У меня даже стихи есть: «Меня зовут Старик-Букашкин, Люблю я очень даже вас, Букашки, мошки, таракашки…» И так далее.

Биография имени важна, поскольку Старик-Букашкин – человек-акция. Пик его активности на этом поприще пришелся на последние советские годы, когда в 1987 году группа самодеятельных художников, поэтов, певцов организовало общество «Картинник». То, чем общество занималось, невозможно отнести к какому-то конкретному жанру – а лучше ко всем сразу. Объездили они, считай, весь Союз – участвовали в рок-фестивалях, устраивали акции на площадях, в фойе концертных залов… Частушки пели – на злобу дня. Нонкомформистские, но добрые. (А ведь тогда было много злых частушек и прочего. Я даже помню, что один фестиваль назывался «В каждом рисунке – сволочь»). Пели про съезды, комсомольцев, перестройку, а также на вечные темы. К последним можно отнести цикл стихов под названием «непейки» – т. е. о том, что не пить лучше, чем пить.

Ты не пьешь, не пью и яУ нас прекрасная семья…

Изобретали «живые книги», картины свои рисовали на разделочных досках и дарили всем – сотнями. Артефакты пользовались бешеным успехом. Понятно, что бесконечно это продолжаться не могло – в том числе и потому, что доски, хоть и стоили копейки, а на всех не напасешься. Но не поднимется рука приплетать сюда финансы – ведь тогда мы не увидим одну из главных сторон акции под названием «Старик-Букашкин».

Художник может гордиться, что за его картины платят бешеные деньги. Или дают не менее бешеные на какую-нибудь акцию – вроде заворачивания рейхстага в полиэтилен. Наверное, эти художники стоят того. Но естественное движение Старика-Букашкина совсем другое – подарить. Расписанные гаражи, разделочные доски, самодельные книжки и еще многое – все это подарено. Даже в одном интервью он сказал, что мечтает иметь кусочек земли в центре города: «Буду сидеть среди цветочков и прохожим раздаривать». Понятно, что человек он небогатый – пенсионер.

Ых, как бы не жилось нищо,А все же хочется ещё.

Старик-Букашкин и буквы

Беспечен у косули вид,А это грустно, грустно:Она забыла алфавитИ письменно, и устно…

Я в мастерской Старика-Букашкина. В крохотном закутке – что-то вместо прихожей – молчат барабан и балалайка, надрывается чайник, и смиренно ожидают хозяина его неизменные сопровождающие – брезентовая сумка с «ДЕДскими книжками» и белая трость, украшенная цветочками и надписью: «Палочка Старика-Букашкина». Я переписываю от руки его новые стихи, которых по числу букв в алфавите – тридцать. (На мягкий и твердый знак стихов он сейчас не сочинил – а раньше были). Он берет у меня листы и, шурша бородой по бумаге, въедливо проверяет каждую буковку, запятую, тире – все до мельчайшей черточки у него осмыслено: текст – это изображение, картина.

– Ты, может, хочешь спросить почему все стихи по алфавиту? Объясняю. Я считаю, что язык умирает, и я хочу, пока не поздно, привлечь внимание читателей к прекрасному русскому алфавиту. Конечно, кириллица лучше – аз, буки, веди, глаголь, добро… Ну, ладно, пусть будет – а, бэ, вэ… Но не эй-би-си!

И, склонившись чуть ли не к моему уху, шумно прошептал:

– Я ненавижу эй-би-си! Я боюсь, что люди забудут алфавит, я теперь все пишу только по алфавиту. Оптимисты говорят, что это ерунда, а я нет – я паникер. Меня пугает то, что происходит с буквами.

Оптимистов, может, и не пугает, что, вот, стоишь ты – грамотный человек – у какой-нибудь вывески, рассматриваешь слова, пытаясь для начала определить, на каком языке написано, и только потом читаешь. Оптимистам главное, чтоб «смысел» дошел… А вот Старику-Букашкину боязно. От себя скажу – это не боязнь ксенофоба. Это очень старая боязнь. И не только наша. «Человек, – писал Бэкон, – думает, что ум управляет его словами, но случается также, слова имеют взаимное и возвратное влияние на наш разум. Слова, подобно татарскому луку, действуют обратно на самый мудрый разум, сильно путают и извращают мышление».

Человеку, которому все равно, КАК говорить и писать, в конце концов, становится безразлично, ЧТО говорить и писать. Человек становится – никакой. И нашествие «эй-би-си», наверное, не такая уж безобидная вещь. Хотя бы потому, что мы мыслим словами, а буква – первичнее слова. Старик-Букашкин едва не задохнулся от раздражения, стоило мне только спросить про его соседей по гаражам и заборам – про «грэффитчиков».