Читать книгу "Голос - Дарья Доцук"

Когда позвонила мама, Стас не испугался, не расстроился, скорее удивился. Ему не приходило в голову, что дед умрет вот так, в самый обычный вечер. Умрет, и все. Не будет прощаний и последних слов. В фильмах умирающие успевают наговорить кучу всего. Стас был уверен, что перед смертью дед расскажет ему о штурме. Но Рыжов только попросил таблетку, которая ему так и не понадобилась. Стаса оглушила эта страшная обыденность, с которой смерть забрала человека.

Через два месяца после похорон Стас сделал воронью татуировку, что-то вроде тотема смерти. Казалось, иначе он забудет деда, от которого кроме шахматной доски и облупившихся фигурок ничего не останется, никаких свидетельств того, что был на свете сержант Рыжов, который штурмовал Кёнигсберг и любил немецкую девушку Лизу.

Впрочем, если бы не бабушка, Стас никогда и не узнал бы о Лизе. В бабушкиных рассказах Стас увидел совсем другого деда – молодого сержанта, которого изломало так, что больно говорить.

Стас начал записывать ее рассказы. Рассказы об отнятых жизнях и отнятом, растоптанном чувстве, которое, как те люпины, неосторожно выросло вдруг посреди руин.

По эркеру застучал дождь. Мы говорили много часов, не замечая, как идет время. Мы пыталась представить себе это – три тысячи смертей за одну ночь. Больше, чем погибло 11 сентября, а более страшной катастрофы я не знала. Я не могла представить себе тот Пальмникен. Невозможный, жестокий, бессмысленный. И укрытый молчанием.

Есть люди, чьи истории важнее их самих. Сержант Рыжов был одним из них. Он носил в себе эту правду как неизлечимую болезнь, никому не показывая, словно боялся заразить. Теперь Стас – хранитель его истории. И он выбрал не молчать.

Я думала об этом, и что-то неприятно шевелилось в солнечном сплетении. Проснулась тень. Проползла вверх по горлу и легла, загораживая дыхание. Это как тени Хиросимы, которые появились на стенах и асфальте после взрыва атомной бомбы. В то утро на ступенях банка «Сумитомо» сидел человек. А потом была вспышка. Ей хватило минуты, чтобы забрать восемьдесят тысяч жизней. От человека на ступенях осталась только выжженная в камне тень. Взрыв запечатлел тени по всему городу. Дожди так и не смогли их смыть.

Наверное, моя тень тоже не уйдет. Она и не должна уходить. Она как татуировка на сердце, и я всегда буду носить ее с собой.

Я снова посмотрела на Стасову шею. Вспомнила, как он прижимал татуировку рукой, словно она болела.

И я все ему рассказала. Вслух. Чтобы он увидел тени, которые я больше не хотела прятать.

Дженнет, которая верила, что идет за любимым в рай.

Человек в пальто, которому взрыв ударил в спину.

Страшная чернота, которая расползлась по вагону.

И красные следы, укрывшие всю платформу. Я не думала, что кровь бывает такого яркого, янтарного цвета. Следы бежали по лестнице, по эскалатору, по площади к машинам «скорой помощи», Садовому кольцу, автобусной остановке… Выжившие уносили на подошвах кровь погибших.

Я рассказала ему о ненастоящей болезни, от которой больно по-настоящему. И об отце, который с ней никогда не смирится.

И когда я закончила, то почувствовала, что могу дышать. Стены больше не было.

30

Между каштанами разлились лужицы света, в глубине парка зазвенел детский смех. Мимо весело пронесся джек-рассел-терьер с мячиком в зубах. Я зачерпнула багровых листьев: впервые вижу, как на остров каштанов приходит осень. Не верится, что встречу здесь и зиму, и весну, и новое лето.

– Шуля! Посмотри-ка на меня!

Я улыбаюсь, бабушка делает снимок. Мы сходили на выставку мобильной фотографии, и теперь у нее новое хобби.

Приезжали родители, привезли мои вещи и записали в новую школу. В школе на лестницах – фотографии прошлых выпусков. Мама нашла себя и свою подружку Ленку и сразу как-то перестала беспокоиться, что это не лингвистическая гимназия в Москве. Весь следующий вечер они с Ленкой просидели в кафе на набережной – через реку было слышно, как они хохочут, вспоминая Колю Б., которому мама писала стихи.

Отец подарил мне на новоселье велосипед: «В таком городе хорошо иметь велик». И кто-то в моей голове сказал маминым голосом: «Он просто не умеет словами. А если бы умел, получилось бы: “Прости, Сашка. Я злюсь, потому что ничем не могу помочь, не могу прогнать эту болезнь. Но ты сможешь, и я тебя во всем поддержу”».

Я никогда не считала себя спортивной, мое – это кресло, книжка и плед, а тут выяснилось, что я обожаю кататься на велосипеде. Кручу педали, а в солнечном сплетении вспыхивает радость. Вот так живешь и не знаешь, что внутри тебя есть секретный двигатель, нужно только понять, как его включить.

Стас учится на филфаке и параллельно осваивает кодинг, Анечка помогает. Это он уже не столько для мамы и отчима, сколько для себя – можно ведь и сайт по «Стране аистов» сделать, и кучу разных проектов.

По субботам у нас по-прежнему клуб, разве что изменилось содержимое Распределяющей вазы: вместо рассказов о смерти легенды разных народов – викингов, англов, индейцев… Я привела в клуб Катю из моего класса, она тоже новенькая, переехала из Казахстана. Так у «Страны аистов» появился еще один читатель.

Анечке на день рождения мы подарили кеды, чтобы она не сломала ногу на шпильках. Она засмеялась: «Я же буду совсем карлик!» Но с удовольствием переобулась, и мы пошли гулять на Верхнее озеро. Кормили лебедей, и я думала с восторгом и удивлением: «Я теперь здесь живу».

Когда-то на острове каштанов умещался целый город – двадцать восемь улиц, даже трамваи ходили. А потом английские бомбардировщики за две ночи сровняли его с землей[25]. Теперь только выстроенный заново одинокий Кафедральный собор возвышается над лужайками.

Пожилой немец-турист нацелил объектив на башню собора и застыл, наводя фокус. Его жена присела на один из валунов и развернула пакет с выпечкой.

Сделав пару кадров, немец присоединился к жене. Он жевал круассан и что-то рассказывал. Жена хмурилась и печально качала головой.

Возможно, здесь прошло его детство. Или их общее детство. И вот они бродят по чужому городу в поисках того самого, своего, детства. Разве могли они тогда предположить, что весь их мир исчезнет под завалами? Вместо Королевского замка – пустырь, а над пустырем, в сером окружении хрущевок, торчит похожий на гигантскую голову робота заброшенный Дом Советов – еще один памятник еще одной несуществующей страны.

Мы похожи – остров каштанов и я. От нас почти ничего не осталось, но мы должны строиться заново.

А еще я подстриглась. Пошла в парикмахерскую и отрезала свои ужасные секущиеся волосы. Сорок минут – это долго. Поначалу было тревожно и неуютно, я косилась на урну, но, когда перетерпела первые десять минут, стало легче. Я смотрела в зеркало на свое каре и чувствовала, что отвоевала у болезни частичку себя. Может быть, вот так, понемногу, я и вернусь.