Читать книгу "Три косточки тамаринда - Елена Вернер"

– Ну и в чем смысл-то? – неожиданно резко спросила Марина. – Просветите, а то я…

– В жизни. Она прекрасна сама по себе. Жить ради жизни.

– Легко сказать «жизнь прекрасна». А если нет глаз, чтобы увидеть? Языка, чтобы сказать? Если суставы болят утром так, что невозможно встать с кровати без слез? Если знаешь, что умрешь от неизлечимой болезни? Тоже прекрасна?

– Тоже.

– Вы меня простите, конечно, Алла, – не боясь своей резкости, заявила Марина. – Но вы говорите чушь!

Алла засмеялась. У нее это получалось как-то неимоверно очаровательно, и смеяться, пусть даже щеки собрались в складки, а от глаз разбежались лучики морщин, и всплескивать тонкой рукой, на запястье которой позвякивали металлические браслеты и шуршали кожаные.

Марина продолжала негодовать. Она искренне жалела, что несколько дней считала свою знакомую умной. Всего лишь бестолковая особа, с многозначительным видом говорящая жуткие банальности, еще и действительности не соответствующие. И внушительный возраст этому не помеха. Кто сказал, что дурак в старости превращается в мудреца? Он ведь просто становится старым дураком… Известная истина.

Так как Алла не ответила на выпад, а Марине хотелось пикировки, поэтому она продолжила:

– Вы выглядите очень любимой женщиной. Ухоженная, легкая, безмятежная. Простите за грубость, но как вы можете судить о том, что испытывает тяжело больной человек? Как вы можете решать, что он должен…

– Я ничего не решаю.

– Но вы ведь говорите, жизнь так хороша, и весь этот вздор… Легко так считать, если у вас самой все хорошо.

Алла весело засмеялась, поперхнулась смехом и закашлялась. Марина с воинственным видом пододвинула в ее сторону свой стакан.

– Мариночка, милая, так ведь и у вас все хорошо, в этот самый момент! Почувствуйте его, осознайте, здесь и сейчас. Почувствуйте сладость арбузного сока на своем языке. И то, какой прохладный стакан, в этой жаре особенно приятно, хотя он уже успел согреться, а весь лед растаял. Ощутите, как поток воздуха от вентилятора шевелит ваши волосы. Это не просто так случилось, вентилятор на вас направила вон та любезная женщина, официантка… А этот стрекот из зарослей, слышите его? Даже уличный шум не может заглушить! И как пахнет… В России никогда не пахнет так. В Корнуолле не пахнет так, там пахнет иначе, совершенно. И в Болгарии, и в Амстердаме. Так, как здесь, пахнет только здесь. Вот, глядите, едут сумасбродничать…

Мимо промчалась очередная безумная светящаяся коробушка на колесах, набитая развеселыми туристами и громогласным тынц-тынц-тынц. Марина заметила лишь разинутые в хохоте рты и шальные глаза.

– Мне нравится это место, – с нежностью, тихо призналась Алла. – Здесь так и подмывает поверить, что у всех вокруг жизнь удалась больше, чем у тебя. Правда ведь? Праздник жизни. Кажется, все эти люди счастливы, или довольны, или здоровы. Как-то ведь им удалось приехать отдыхать? Значит, и денег вдоволь, и время нашлось, и даже компания или семья – что лучше. Всем им повезло. Больше, чем мне, – думаете, наверное, вы. Или я. Или вот он.

Алла деликатно указала на обвешанного пакетами прохожего, с изможденным видом дожидающегося замершую у витрины супругу. Под мышками и на груди его футболки расплывались темные пятна.

– А правда в том, что большинству кажется так, отчего-то. Но это далеко от истинного положения дел. Такова уж человеческая природа – в чужой тарелке всегда вкуснее, чужая жена всегда добрее, кошелек полнее, а ноша легче. Дай нам волю, мы бы и чужой гроб посчитали просторнее… А ведь стоит только остановиться, всмотреться хорошенько – и мельчайшие детали начнут складываться в бесконечный узор. Как калейдоскоп. Мне нравится думать, что наш мир похож на калейдоскоп. Это красиво.

– Это раздражает, – парировала Марина. – Убежденность в том, что каждый день – это благословение, делает из нас идиотов.

– Я не убеждена в этом, и вас не убеждаю. Просто я к этому стремлюсь. Мне куда больше по душе перспектива стать, по-вашему, идиоткой, чем прозябать жизнь, коей осталось не так уж много, в жалости к себе и сожалениях. Поверьте, мне есть о чем сожалеть, и притом очень горько.

…После первого курса поехали на картошку. Окучивать. К вящей радости Аллочки с биолого-почвенного и Вити с радиотехники, по жеребьевке им выпал один и тот же колхоз имени 8 Марта.

– Это судьба, – захлопала в ладоши Алла, когда Витя сообщил ей новость на заднем дворике универа. Алла поджидала его: сегодня оба закрывали сессию. Вдоль бордюров, будто живой, шевелился белый лебяжий пух тополей, короткое сибирское лето укрепляло позиции, и дождей не наблюдалось уже третью неделю. Витя вытащил из кармана барбариску и протянул девушке. Он-то знал, какая она сладкоежка.

Со студентом третьего курса кафедры радиотехники и профоргом Витей Ковровым первокурсница Аллочка познакомилась еще по осени, когда готовили сборный концерт для преподавателей ко дню университета. Слово за слово, перемигивание за улыбкой, они начали прогуливаться после занятий, выскребать дочиста металлические вазочки из-под мороженого в кафе «Восход» и засиживаться в кинотеатре «Баргузин», когда погода стала уж слишком немилосердной к юным влюбленным. Парой они были довольно заметной: спортсмен Витя, КМС по плаванию, косая сажень в плечах и мужественный квадратный подбородок с ямочкой, – и Аллочка, девочка-пушинка, расторопная, заливистая, как колокольчик, деятельная и вездесущая. Росточку в ней было маловато, но это с лихвой исправлялось жутко неудобными туфлями на каблуке-шпильке – и незаменимостью. За полгода она, первая по всем предметам в группе, успела организовать и новогодний концерт, и утренник для детей преподавателей, и поздравления с Женским днем, и праздник к 23 Февраля, настоящий, с военными песнями, полевой кухней во дворе университета и минутой молчания с горящими свечами, за которую одна студентка и старенькая завкафедрой почвоведения упали в обморок.

В деревне Алла тут же принялась хлопотать по призванию, раздобыла патефон с пластинками для вечерних танцев и даже умчалась в райцентр – довольно большое село, из которого вернулась на телеге с подвыпившим киномехаником, киноаппаратом и жестяными коробками с бобинами. В них покоились «Чапаев», «Укротительница тигров» и «Алые паруса».

– Девчачий выбор, – пошутил Витя.

В ответ Алла показала язык:

– Кто в райцентр мотается – того и выбор.

Не подпуская Аллочку к тяжелым бобинам, Витя сам разгрузил телегу. А вечером, во время сеанса, когда она тихонько всхлипывала, глядя на красные паруса, плывущие по стене столовой, крепко сжимал ее руку. Рядом, кутаясь в ватники, утирали слезы другие девушки: к вечеру становилось зябко.

Четвертый день пребывания в колхозе выпал на день рождения Аллочки. Ей исполнилось восемнадцать. По этому случаю после работы на задах огородов разожгли большой костер, принесли гитару. Из темноты вынырнули два тракториста с водкой в телогрейке, а доцент Алексеенко, призванный контролировать молодежь, наоборот, улетучился куда-то. Поговаривали, что к поварихе Настасье на чай.