Читать книгу "Убийство в кибуце - Батья Гур"

Моше вздохнул.

— Дворка, — с отчаянием в голосе произнес он, — мы сейчас говорим совсем не об этом. Неужели ты не видишь разницы? То, что произошло сейчас, я не мог представить в самом страшном из своих кошмаров.

— И в чем разница? — сказала Дворка, подчеркивая каждое слово. — Не вижу никакой разницы. Из одного вытекает другое. Это процесс, неужели ты не видишь, что личное начинает преобладать над общественным? Что всем не терпится получить материальные блага? Неужели ты не видишь, что это один и тот же длительный процесс? Вы начинаете разговоры о фондовой бирже и о прибыли от акций, а закончите тем, что никто не будет собирать плоды с наших деревьев. Уже давно никто не хочет посмотреть на себя критически. Уже давно члены кибуца воспринимают свои коттеджи как единственный дом, а кибуц для них уже перестал быть домом. У нас дело дошло до разговоров о совместном проживании детей и родителей и до… — Тут она неожиданно умолкла. Рот ее скривился, руки задрожали. Она их сжала, чтобы унять дрожь.

— Я пойду, — сказала Рики, — я уже не могу здесь оставаться.

— Перестаньте! — дрожащим голосом произнес Моше.

— Я не шучу! — Голос Рики приобрел истерические нотки.

— Мы вас поняли. Никто не заставляет вас оставаться, — с нетерпением произнес Джоджо. — В чем проблема? Вы и так в центре нашего внимания уже несколько минут.

Михаэль про себя отметил, что Джоджо разозлился не на шутку и лоб его вспотел. Ему захотелось выяснить, почему это произошло с человеком, который до этого очень хорошо собой владел.

— Я ухожу сегодня, самое позднее — завтра. Я не могу больше переносить эти взгляды. Я-то надеялась, что вы объясните все остальным, а оказывается, все нужно хранить в тайне, и люди будут думать, что это я убила ее. — Она расплакалась, а Дворка тяжело вздохнула. — Клянусь, что не я убила ее. Она умерла не по моей вине! — рыдала Рики.

— Никто не обвиняет вас, — сказал Махлуф Леви. — Тот факт, что вы сейчас здесь, говорит сам за себя. — Но Рики продолжала рыдать.

— Мы сделаем все, что нужно, — произнес Джоджо. — Мы будем молчать и искать бутылочку до тех пор, пока либо не найдем ее, либо вы разрешите нам рассказать, что произошло на самом деле.

— Такие вещи трудно держать в тайне длительное время, — сказал Моше с отчаянием в голосе, — особенно среди нас.

— Думаю, — тихо произнес Михаэль, — это тоже один из ваших мифов. И слова эти он адресовал не только Моше.

Больше всего слова эти предназначались Дворке, которая теперь сидела напротив. Он листал бумаги, периодически посматривая на нее. В других кабинетах шли допросы остальных, а тот факт, что Михаэль назвал эти допросы «личными собеседованиями», не менял сущности дела. Джоджо достался Махлуфу Леви, а Бенни закрылся с Моше. В задней комнате с молодежью беседовала Сарит.

В кабинете были только он и Дворка. Когда он ставил перед ней стакан с водой, то посмотрел в ее голубые с красными прожилками глаза. Ее ответный взгляд был для него неприятен, но отводить глаза он не стал. Наконец он произнес:

— Трудно расследовать такое дело, не понимая мотивации того, кто это совершил. — Он ничего не стал ей говорить о «духе вещей», как не стал упоминать это своим коллегам, понимая, что УРООП — не место для лирических излияний. Шорер как-то сказал ему: «Здесь не место для философствования о жизни». Поэтому, когда он стал разговаривать с Дворкой, а может быть, даже раньше — когда сидел и смотрел ей прямо в глаза, он вспомнил разговор, который состоялся между ним и Нахари, когда тот передавал ему это дело.

— Сколько тебе было, когда вы приехал в Израиль? — спросил тогда Нахари.

— Три года, — ответил Михаэль.

— И за это время ты ни разу не сталкивался с таким явлением, как кибуц? — удивленно спросил Нахари. — Невероятно! Ребята из вашей школы наверняка бывали в кибуце. — А когда Михаэль произнес несколько округлых фраз про нелюбовь к жестким структурам, которые ограничивают свободу индивидуума, Нахари саркастически заулыбался и стал размахивать руками: — Разве ваша работа происходит в гибкой структуре?

— Да, — признал Михаэль, — вы правы, но социальные аспекты наша структура не затрагивает.

Теперь Дворка с враждебными нотками в голосе пытается у него узнать, что он знает про кибуцы. Михаэль проигнорировал ее вопрос и сказал:

— Расскажите мне про Оснат. — Он зажег сигарету и стал ждать.

Дворка опустила глаза и стала смотреть на стакан с водой. Михаэль следил за ее лицом, за тем, как менялось выражение ее глаз, складка губ, как глаза вновь обратились к нему, и ощутил, как ему неприятен это взгляд. Она смотрела сквозь него, как будто он был прозрачен или вообще не существовал.

Никогда в своей жизни, признавался Михаэль Шореру вечером того же дня, он не чувствовал себя таким маленьким и ничтожным, как под взглядом Дворки, хотя в ней не было ничего агрессивного или презрительного.

— Послушай, может, это совершенно естественно — чувствовать себя так под взглядом матери, потерявшей ребенка. Ты ощущаешь некую вину за то, что беда прошла мимо тебя, за то, что тебя пощадила жизнь, — говорил он Шореру, постукивая по столешнице, — пока пощадила…

Гримаса Шорера выразила сомнение.

— Такое чувство, конечно, может появиться. Эти кибуцники, которые построили страну и осушили болота, уж точно ухватили Бога за бороду. Спроси у Нахари, если он еще не успел тебе рассказать об этом.

— Спросить о чем? — не понял Михаэль.

— Разве он ничего тебе не говорил? Он не хвастал перед тобой своим прекрасным пониманием, что такое кибуцы?

— Мне показалось, что он в них не очень разбирается, — сказал Михаэль.

— Тогда позволь мне сказать, что он их тоже недолюбливает. Он был в кибуце вместе с группой из «Молодежной алии»[7]. Думал, он тебе рассказывал об этом, — ответил Шорер. — Или ты не спрашивал?

— Не хочу пользоваться случаем и…

— Хорошо, — сказал Шорер, — у него есть свой счет к кибуцам, и он хочет с ними поквитаться. Но в чем конкретно дело, я, честно говоря, не знаю.

Сейчас Михаэль продолжал сидеть перед Дворкой. Ее глаза были закрыты, и он ждал, когда они откроются вновь. Пальцы ее пришли в движение, и она произнесла:

— Не знаю, могу ли я вам рассказывать про Оснат. — Только теперь он почувствовал в ее речи русский акцент — в том, как она произносила букву «л». Он продолжал молчать, зная, как людям хочется выговориться, и с огромным вниманием стал слушать то, что она говорила: — Даже не знаю, что вам рассказать. Она была частью меня, как дочь, даже роднее, чем дочь.