Читать книгу "Мост через бездну. Книга 4 - Паола Волкова"

Теперь давайте зададимся вопросом: а какое количество яиц было необходимо, чтобы приготовить краски? Сколько надо было наловить рыбы, чтобы сварить левкас? Иконостасов в России сколько? Это вопросы парадоксальные. Отсюда, из этих вот простых вопросов, вырастает целая цивилизация, целая культура.

Цивилизация стоит за какой-то деталью. Иногда совершенно нелепой. Все говорят: «Какие красивые иконы. Какие красивые цвета!» Господа! Монахи были нищими! А как это делалось?! А иконостасы-то создавались, и краски терли, и клей варили! Мы не представляем себе, что за этим стоит. Мы меряем всё на свое развитие, очень, мы бы сказали, непрезентабельное.

* * *

Попробуйте представить нашу церковь с греческими колоннами внутри?! Сразу становится ясно, что там колонн быть не должно. Если поставят колонны — тут же пропадет идея. А идея-то заключена в пространстве наших церквей: вот пол, вот Бог, а вот сознание. А вот то, что за пределами сознания. Это не типовая архитектура, а архитектура философская, уникальная.

Давайте попробуем ответить на такой вопрос: почему сегодня архитектура зданий настолько невоспитанная? Дело в том, что причина есть. Эта причина — «обнуление» культуры. «Обнуление»! Культура «обнулилась». И это касается всего.

Это «обнуление» необыкновенно интересно видно на эксперименте с архитектурой Осипа Бове (Большой театр) или на примере реконструкции гостиницы «Москва» когда вместо шедевра подсовывают новодел. Одни новоделы. Почему? Что означает это «обнуление»? Пустоты не бывает, мы это знаем. В пустоте существует самозарождение. Вопрос: а мы живем в пустоте? В «обнулении»? Именно поэтому можно поставить что угодно вместо чего угодно?

У Булгакова в «Мастере и Маргарите», в главе «Последние похождения Коровьева и Бегемота», есть замечательный пример, когда Коровьев и Бегемот приходят в ресторан писательского дома поужинать. Но попасть туда они не могут — нет удостоверений писателей. Коровьев в ответ на требование Софьи Павловны показать документ произносит: «Помилуйте, это, в конце концов, смешно… вовсе не удостоверением определяется писатель, а тем, что он пишет!» Но возражения Коровьева решительно отвергнуты. Попасть внутрь им помогает директор грибоедовского ресторана Арчибальд Арчибальдович. Коровьев и Бегемот не находят ничего лучше, как в регистрационной книге подписаться именами знаменитых писателей:

«…и Софья Павловна покорно спросила у Коровьева:

— Как ваша фамилия?

— Панаев, — вежливо ответил тот. Гражданка записала эту фамилию и подняла вопросительный взор на Бегемота.

— Скабичевский, — пропищал тот, почему-то указывая на свой примус. Софья Павловна записала и это, и пододвинула книгу посетителям, чтобы они расписались в ней. Коровьев против Панаева написал “Скабичевский”, а Бегемот против Скабичевского написал “Панаев”".

(Булгаков М. Мастер и Маргарита. М., 1984).

То есть можно поменять имена писателей местами, подписаться вместо них, и от этого вообще ничего не поменяется. Почему? Потому что исследования лингвистических текстов показывают, что действительно ничего не меняется. У этих писателей нет «языка», они пишут лингвистически одинаково, ну, может быть, за исключением Пелевина или кого-то еще. Просто одинаково. Вот так же обстоит дело с зодчеством. И с кинематографом. Общество ведет междоусобные идейные войны. Талантливые люди есть — а идей нет! Начинают работать, а сделать ничего не могут — нет идей. Что-то случилось — и после этого уже не случается ничего. Творческий кризис на рубеже веков очевиден.

Маленькая Греция обслуживала весь мир и до сих пор обслуживает. Греция — это метафизика. Это субстанция. Эпоха Феллини — это все равно что античность. Россия была пронизана Византией, хотя очень сопротивлялась ей. Как могла.

Рим пронизал собой всю европейскую культуру, весь европейский классицизм. Это совершенно великие идеи. Россия очень пронизана Римом. Она пронизана Римом больше, чем мы думаем. Ошибочно было бы полагать, что это произошло с эпохи Петра Великого.

В Риме было очень мощное культурное явление, которого не было в Греции. Была великая римская поэзия. Мы хотим сказать, что Бродский (1940–1996) — последний поэт России. В нем сконцентрировалось все то, что было накоплено не только европейской культурой, но и культурой русской. Он, как концентрат, впитал в себя все, что соединило его с Римом. Иосиф Бродский очень много переводил римской поэзии. Это последний европейский человек — не только российский, кто до такой степени соединился с Римом. Не случайно он похоронен на кладбище Сан-Микеле в Венеции (это его второй любимый город после Санкт-Петербурга). Конечно, нам стыдно, что даже могила Бродского — и та за границей, а нам всегда стыдно, но ничего, привыкли.

Иосиф Бродский, вынужденный в 1972 году уехать из страны, на родину так и не вернулся. Хотя с началом перестройки, когда Бродский был реабилитирован, когда соотечественники познакомились с его творчеством и даже присвоили ему звание «Почетный гражданин Санкт-Петербурга», поэта неоднократно приглашали приехать. Бродский не поехал. И после его смерти родные и близкие поэта отказались от предложения похоронить Бродского на Васильевском острове в Петербурге.

У Иосифа Бродского огромное количество стихов, посвященных Римской империи, Риму, обращение к портретам римских императоров. Этот уникальный поэт каким-то непостижимым образом чувствовал себя частью того мира. Бродский писал:

Я, пасынок державы дикой

с разбитой мордой,

другой, не менее великой

приемыш гордый, —

я счастлив в этой колыбели

Муз, Права, Граций,

где Назо и Вергилий пели,

вещал Гораций.

И. Бродский. Пьяцца Маттеи, 1981

У него всегда было два Отечества: Древний Рим и Россия.

Так же, как римляне всегда писали своим друзьям, как Сенека писал Луцилию, лирический герой Бродского пишет письма римскому другу Постуму. «Письма к римскому другу» — одно из самых знаменитых произведений поэта. Стихотворение написано в подражание эпиграммам Марциала.

Постум — персонаж вымышленный. «Письма» Бродского — философский диалог с самим собой, наполненный иронией и одиночеством, рассуждениями об общечеловеческом и вечном. Лирический герой Бродского предстает перед нами как созерцатель бытия. Мы видим пейзажные зарисовки, бытовые наблюдения, слышим дидактические и эротические мотивы. Девять писем-эпиграмм (в античном смысле этого слова) — и на протяжении девяти писем проходит целая жизнь:

Нынче ветрено и волны с перехлестом.

Скоро осень, все изменится в округе.

Смена красок этих трогательней, Постум,

чем наряда перемена у подруги.

Дева тешит до известного предела —

дальше локтя не пойдешь или колена.

Сколь же радостней прекрасное вне тела:

ни объятья невозможны, ни измена!

* * *

Посылаю тебе, Постум, эти книги.