Читать книгу "Под псевдонимом Ирина - Зоя Воскресенская"

Другим нашим помощником, выполнявшим эпизодические задания, стала американская журналистка Аннетта, работавшая в те дни в Стокгольме. Она была нашим верным союзником, статьи и заметки, которые она помещала в своем журнале, отличались и оперативностью и достоверностью. Я установила с ней дружеские отношения. Помню, что Центр, выполняя просьбу ЦК партии, поручил нам найти в Швеции человека, желательно американца, через которого можно было бы пересылать деньги Розе Тельман, жене Эрнста Тельмана, находившейся в Германии в тяжелейшем положении. После прихода гитлеровцев к власти она была без всяких средств к существованию. Аннетта охотно выполнила это поручение. Во всей своей деятельности она была надежным человеком.

Круг нашей работы расширялся. Мы работали по шестнадцать-восемнадцать часов в сутки и справиться с таким объемом не могли (днем обязанности по посольству, вечерами — наша служба). Осложняло жизнь и то, что мы постоянно находились под наружным наблюдением. Чтобы ввести в заблуждение охранку, установили режим выезда за город. Ежедневно в определенные часы тянули за собой «хвост». Мол, они каждый день выезжают кататься на лыжах, на-подкурях (сани) — зимой, на велосипедах и на автомашине — летом.

Мы сами занимались шифровальной работой, печатали «почту» на пишущей машинке, фотографировали документы, писали тайнописью, стряпали и сооружали тайники. Мне было запрещено иметь домработницу, поэтому уборкой занималась сама. Приходилось иногда готовить кушанья для дипломатических посольских приемов, и после ухода гостей порой обнаруживала на кухне чаевые «для повара».

Мы запросили Центр прислать шифровальщика с женой-машинисткой. Вот об этой супружеской паре и пойдет дальше речь.

…Это был «дитя своего времени». В 20-е годы мальчишка потерял родителей, стал беспризорником. Пристроился в воровскую шайку «форточником» — так он сам говорил о себе. Фамилии своей не знал, и его записали «Пролетарский». Пролетарский и стало его паспортной фамилией.

Из разговора с ним выяснилось, что он был в колонии правонарушителей. Слыл «стукачом», за сообразительность был взят в органы. Окончил школу НКВД и при распределении приглянулся начальнику шифровального отдела.

Он всячески старался оправдать свою фамилию, обладал даром речи, особенно когда кого-либо или что-либо обличал.

Так случилось, что Пролетарский под именем Петрова был послан к нам на работу шифровальщиком. Но теперь этот бывший «форточник» с трудом пролез бы и в окно. Плотно скроенный, среднего роста, темноволосый, неторопливый, он был самоуверен и самодоволен.

Кин предложил мне ввести эту пару — Пролетарского и его жену — в курс дела, рассказать им о местных обычаях, о правилах поведения, показать город, магазины, вечерами передавать «хозяйство». Им дали комнату для жилья рядом с «шифровалкой».

И вот мы идем по городу. Жена много моложе его, вертлявая, жеманная, просит пойти в магазин, чтобы «приодеться», хотя оба были экипированы в Москве вполне прилично. Повела их в универмаг «ПУБ» в центре Стокгольма. Перед витриной оба остановились и ахнули — их поразило изобилие товаров. «Вот это да! — воскликнул он. — Давайте зайдем». И оба кинулись к прилавкам с лихорадочно горящими глазами. Она набирала все подряд. «Обождать надо, сперва рассчитать, давай приглядывайся пока и не забывай, что там у нас война, кровь льется, а мы тут безделицы перебираем. О фронте думать надо», — произнес он старательно рассчитанным голосом, а у самого глаза рысью бегают, полки обшаривают.

В это время продавщица распаковывала коробки и раскладывала по прилавку наборы ножей, вилок и чайных ложечек. «Это что, серебряные?» — спросил он у меня. Продавщица подтвердила, серебряные. «Заверните всего по полдюжины». Я перевела, помогла ему расплатиться в кассе. Его жена взяла покупку, но он выхватил из ее рук: «Зазеваешься, у тебя и слямзят. Дай-ка я понесу».

По дороге домой он все время оправдывался: «Хоть и война, но мы люди культурные, я, например, без ножа и вилки обедать не могу, просто есть не стану… А вот когда ем, все думаю, как там на фронте. Я бы добровольцем пошел, да знаю, начальство не пустит. А если бы и пустили, так все равно в штаб засадят, а здесь тоже ведь штаб, да еще какой…»

Вечером я рассказала Кину о своих впечатлениях.

— Я еще никогда не видела такого азарта и такой страсти к приобретению. Но самое неприятное то, что вся их возня сопровождалась какими-то фальшивыми патетическими возгласами… Впрочем, может быть, я ошибаюсь, на такую должность знают, кого отбирают.

Кин ответил как-то неопределенно:

— Поглядим, поглядим…

В работу Пролетарский и его жена включились нормально.

Однажды утром зашла к ним в комнату, предварительно постучав, требовалось отправить срочную шифровку. То, что я увидела, меня поразило. Они завтракали. На засаленной бумаге была нарезана дешевая колбаса, ломти хлеба лежали на голом столе, рядом казенные стаканы с чаем без блюдец, хотя на днях они говорили, что приобрели сервиз. Ножей, вилок, чайных ложек видно не было.

Канцелярский стол, весь в чернильных пятнах, скатертью покрыт не был.

— Что это вы так по-студенчески?

— Мы патриоты, на фронте знаете, как едят. Вот и мы по-скромному, не так, как некоторые, — с ударением произнес он.

Я поняла намек. С детства я была приучена мамой красиво накрывать на стол, и супруги Петровы это видели.

Прошло еще несколько месяцев. И вот однажды утром Петров передает Кину закрытое письмо с сургучной печатью и просит направить диппочтой в Москву.

— Что за письмо? — осведомился Кин.

— Это мой секрет.

— Но не от меня.

Кин взял ножницы, вскрыл пакет и, прочитав, помрачнел.

— Это гнусный донос на честного человека. Вы знаете, что он наш работник, офицер, жена его педагог, преподает здесь в школе, у них двое детей. И вы занимаетесь таким подлым делом. Подсчитали, сколько за месяц они съели мяса, хлеба, что купили для ребят.

— А шуба, шуба, — прервал Кина Петров. — Знаете, сколько она стоит? Наверно, тыщи. А откуда у него такие деньги? Не иначе как от английской разведки.

— Почему вы решили — от английской?

— Так он же английский изучает.

Кин бросил письмо в камин и поджег его.

По совместительству с работой шифровальщика Пролетарский ведал кассой резидентуры. Мы получали у него деньги, давали расписки, затем заменяли их документами о понесенных расходах, чеками из магазинов или почтовыми квитанциями. Свои же расписки забирали обратно и тут же уничтожали.

Как-то я получила у Петрова крупную сумму и спустя некоторое время передала ему квитанцию почтового перевода и отчет о других расходах. Расписку попросила вернуть. Он в это время собирался сжечь собранные у сотрудников черновые документы. Бросил в камин и мою расписку в ворох бумаг и поднес зажженную спичку.

Я ушла.