Читать книгу "Черчилль. Молодой титан - Майкл Шелден"

Об Уинстоне она не обмолвилась и словом. Интерес, который он вызывал у нее, быстро погас. Этель снова объявилась в Лондоне, но уже через год. За это время актриса успела влюбиться в другого человека. И ей уже было не до Черчилля и его чувств. «Я был без ума от любви, — вспоминал он через пятьдесят лет, — а она не обращала на меня ни малейшего внимания».

Его попытка жениться и в этот раз потерпела фиаско.

С ее поверхностным восприятием британской политической жизни, Этель, видимо, не в состоянии была осознать, что пока она выходила на сцену в роли Синтии, Уинстон переживал свое собственное, не менее драматическое представление. Этой «пьесе» уделили не так много внимания, и мало кто осознал смысл случившегося по достоинству, однако для тех, кто понимал всю важность, она стала незабываемой вехой.

31 мая 1904 года, когда в дождливый послеобеденный день в здании парламента почти никого не было, в помещение вошел Черчилль. По словам репортера «Манчестер Гардиан», он «посмотрел на свое привычное место… затем, перевел взгляд на скамью, что находилось напротив, поклонился креслу, которое занимал председатель, а затем резко повернулся и внезапно прошагал направо, заняв место среди либералов».

Он сел рядом не просто с рядовым либералом. Это был Ллойд-Джордж — воплощение Люцифера для Джо и его последователей. Разрыв Черчилля со своей партией нельзя было продемонстрировать в еще более острой форме. Все хулиганы, кроме Хью Сесила, отвернулись от него. Хью остался верен дружбе с Уинстоном, хотя сам не мог спокойно даже слышать имя Ллойд-Джорджа из-за того, что тот позволил себе критиковать землевладельцев и англиканскую церковь. В разговоре с друзьями Хью заявил, что к пропагандистским листовкам, которые выпускал Ллойд-Джордж, он не прикоснулся бы даже веслом.

Итак, в двадцать девять лет Уинстон заново начал свою политическую карьеру в новом окружении, как всегда наметив самые высокие цели.

VIII. Холостяк и богатая наследница

Побывавший в палате общин в конце июня, чтобы встретиться с Черчиллем, журналист Герберт Вивиан был поражен тем вниманием, каким пользовался молодой человек. Очень многое изменилось после их последней встречи год назад, когда Чемберлен продвигал свою обреченную на провал кампанию в защиту протекционизма. Герберт и Уинстон шли по веранде, обустроенной для чая, мимо других членов палаты и посетителей, включая и многочисленных хорошо одетых дам, и всякий раз вид Уинстона вызывал легкое возбуждение среди присутствующих. «Я невольно отметил интерес, который он неизменно вызывал, — вспоминал Герберт Вивиан. — Все сразу поворачивались в его сторону, большая часть с улыбкой одобрения. Казалось, что это его мало занимает или волнует, он шел, не скупясь отпускать веселые замечания».

Все столики на веранде оказались заняты, за исключением немногих в отдельной зоне, зарезервированной для членов палаты лордов. Но Черчилль даже не обратил на это внимания. Он просто перешагнул невидимую линию, отделявшую две группы, и сел с журналистом за свободный столик. Объятые ужасом от столь грубого нарушения традиций, официанты отказались нести чай. Улыбнувшись, Черчилль перешел на другую сторону и кивнул: «Хорошо, несите чай сюда, а я потом сам переставлю чашки».

После этого никто уже не беспокоил Черчилля и его приятеля. Они обсуждали политические вопросы, но создавалось такое впечатление, что ему не дает покоя какая-то посторонняя мысль, связанная с тем, что происходило на веранде. «Будь моя воля, — сказал он, обводя взглядом столики с многочисленными гостями, которые смеялись и наслаждались своим чаем, — я покончил бы со всей этой чепухой. Палата общин — место для дел, а не для развлечений». Даже сидя на веранде, предназначенной для отдыха, он размышлял о возможных реформах. Перейдя в стан либералов, он думал только о том, как вырвать из рук тори руль управления государством, всматриваясь то в одно, то в другое, производил ревизию, прикидывая, что работает в этой огромной машине, а что нет и что надо отремонтировать, чтобы оно заработало лучше. Ушли те времена, когда он вместе с хулиганами иронизировал над стариками. Теперь он стал восходящей звездой в политике и готовил себя к тому моменту, когда в свете прожекторов, — а в том, что это случится, он не сомневался, — либералы придут к власти на волне неприятия протекционизма.

Карикатуристы уже уделяли ему внимание более, чем другим политикам, хотя слегка расплывчатые черты лица Уинстона не были удобной мишенью для рисовальщиков, которые могли бы зацепиться хоть за какую-то деталь. Из-за чего они лукаво предлагали вставить хотя бы моноколь в глаз, намекая на Чемберлена.

Растущее любопытство к политику достигло такой степени, что мадам Тюссо предложила Уинстону изготовить его восковую фигуру. Это вызвало некоторое возмущение среди критиков Уинстона, полагавших, что он еще не заслужил такой чести. «Он удостоился высочайшей награды», — отметил один автор сатирический статьи в еженедельном журнале. — Его борьба — после всеобщего осуждения — принесла свои плоды. Все обернулось таким образом, что Уинстон достиг не меньшей популярности, чем убийцы или карточные шулеры, миллионеры и коронованные особы. Все приходит к человеку, который умеет подать себя».

Однако не все считали, что его слава раздута и ни на чем не основана. Ветеран викторианской журналистики У.Т. Стед написал в июле: «Уинстон Черчилль находится в центре политической арены. Он наиболее приметный и заслуживающий внимания из всех подающих надежды государственных деятелей». А в августе один из журналистов выразил удовлетворение, что в партии либералов два мощных боксера, которые к тому же наделены бульдожьей хваткой, и теперь они уложат тори на обе лопатки.

Либералы были настолько довольны, что в их ряды влился новый член партии, что не особенно приглядывались к его политическим воззрениям. Является ли он истинным либералом или просто счел нужным покинуть тори из-за расхождений с ними — все, включая и самого Черчилля, откладывали уточнение этих важнейших пунктов до следующих — главных выборов. И чем дальше, тем больше авторитет Бальфура из-за его колебаний падал. Всем стало ясно, что пора создавать новое правительство.

Хотя премьер-министр делал вид, будто его совершенно не волнует то, что Черчилль перешел к либералам, он осознавал — молодой политик послужит плохим примером для остальных, и постоянно беспокоился, как бы не появились новые ренегаты. Несколько месяцев его терзало беспокойство по этому поводу и не без основания: какое-то число консерваторов действительно присоединились к Уинстону, перейдя в стан либералов. Но когда и Хью Сесил нежданно-негаданно заколебался, Бальфур написал встревоженное послание кузену, полное панической тревоги. Премьер-министр чуть ли не умолял его: «Останься в партии!!! Никогда даже не заикайся о том, что покинешь ряды тори».

Как потом выяснилось, Хью просто выпустил пар, когда Джо отпустил какое-то раздраженное замечание. Но Бальфур и в самом деле боялся пережить еще одну постыдную для него потерю. Хватало и одного Черчилля, переметнувшегося на другую сторону. Без сомнения, положение его стало угрожающим. В октябре, выступая перед жителями Уэльса, Уинстон объяснил, что является его конечной целью: «разворошить осиное гнездо, утратившее доверие страны».