Читать книгу "Американское сало - О. Воля"

– Но как же целостность государства??? Я не могу…

Трубка его перебила:

– Еще минута, пан Ищенко, и я начну думать, что мы поставили не на того. Вы слишком долго думаете, впрочем, как и все в этой стране.

Ищенко прошиб холодный пот, он хотел что-то сказать, но язык не слушался, а мысли путались. В конце концов на автомате он выкрикнул: «Есть!» – и выключил секретную мобилку. Пока Ищенко шел к кабинету, он десять раз проклял себя за то, что вел себя как дурак и нес чушь. Пока он собирался с мыслями перед дверью, он услышал, что его гости оживленно беседуют и даже хохочут.

– Я вижу, вы тут уже нашли общий язык, – сказал он, улыбаясь.

Ищенко сел на свое место во главе стола.

– Я подумал и принял решение. Я готов обещать вам независимость.

Паращенко и Тимоченко одновременно звякнули чайными ложками и уставились на Ищенко.

Мустафа Шамилев был единственным человеком в кабинете, на кого сказанное не произвело впечатления:

– Пан Ищенко, если вы решили, что ми идиот и нас можно надут, то это не тот случай.

– Какие гарантии вам нужны? Вот пан Паращенко, пани Тимоченко, ваши люди, которые здесь присутствуют, все слышат мои слова… и…

– Этих людей мало, пан Ищенко. Надо, чтобы эти слова услышал мой народ. Мы хатим, чтобы вы абратились с аткрытым письмом к крымско-татарскому народу. Прямо сейчас, до выборов.

– Что это дает вам? – воскликнул Ищенко.

– Это оттолкнет крымских русских, – добавила Тимоченко.

– Русских вам и так не взять, мы это уже обсуждали, – парировал Шамилев. – А что касается официального письма, то это всем моим современникам и потомкам гарантия и наказ сделать так, чтобы вы свое обещание выполнили. Вам придется эта сделат после публичного абращения, потому что невыполнение будет таким плевком в душа маего народа, который он не выдержит. Об нас и так часто вытирали ноги. – Шамилев был непревзойденным артистом и сделал эффектную паузу. – Понимаете, наше чувство национального достоинства сильно обострено… Вы понимаете, о чем я говорю?

– Да, я, кажется, понимаю, – мрачно произнес Ищенко. – Вы получите требуемую бумагу.

Контрагенты поднялись из-за стола почти одновременно и скрепили договор рукопожатием.

Гости вышли на улицу и погрузились в большой джип. Шамилев набрал чей-то телефонный номер:

– Переговоры прашли успещно… Да, он все пообещал. Откуда вы уже знаете? А! Так это он вам звонил во время переговоров! Спасиба, что дали ему ценный савет.

* * *

Зуболiкарська цiлодобова допомога в медичному центрi «Здрав».[31]

– Лидер Коммунистической партии Украины П. Симаненко подтвердил свое участие в будущих президентских выборах, – сообщает агентство km.ru.

Алла тоже, как какая-нибудь провинциальная студентка, полагала, что «директор Института проблем современной политологии» Марат Гельбах должен сидеть в этаком солидном здании вроде высотки МИДа или монструозной «сталинки» Госплана и Госснаба в Охотном ряду. Однако, к ее сущему разочарованию, оказалось, что пресловутый Институт проблем современной политологии помещался в небольшом офисе на улице Малая Полянка и представлял собою совсем не то, что в обыденном сознании связывается со словом «институт», когда сразу воображаешь себе этажи, лестницы и коридоры, заполненные снующими сотрудниками, и все такое прочее.

Зато, вроде как в компенсацию за испытанное разочарование, хозяин – директор института Марат Гельбах напоил Аллу Лисовскую превосходным кофе и реабилитировался.

– Про вас и Глеба Повлонского пишут, что вы посланы в Киев неким проводником воли Кремля на будущих президентских выборах в Украине и являетесь кем-то вроде теневого посла, причем более полномочного и более доверенного Кремлю, нежели господин Черноморов.

Как только необходимые политесы были соблюдены и все дежурные бла-бла-бла про природу и погоду были сказаны, начала атаковать Алла:

– То, что про вас пишут, правда?

– Не для протокола. Нас с Повлонским в Украине никто не слушает. Попробовали мы Янушевичу дельную идею закинуть через одного бизнесмена – Дружинина, хотели посмотреть реакцию. Ничего не вышло. Янушевич не понимает, что идет к проигрышу. И самое обидное, что потом нас с Повлонским в этом проигрыше и обвинят! А ведь нас Янушевич даже на заседания штаба не приглашал ни разу! Ладно… Сейчас мы подготовили ему еще одну стратегию, может быть, опять постараемся подкинуть. Если он и это отвергнет, то его, Янушевича, ничего больше не спасет.

– Марат, раз уж у нас пошел тут такой откровенный разговор, может быть, вы поможете мне разобраться с темой «голодомора», посоветуете какого-нибудь эксперта.

– Точных цифр, сколько людей пострадало от голода, вам никто не скажет, хотя, если покопаться в архивах, найти можно многое.

– Меня все мучает одна загадка: как получилось, что после страшного «голодомора», который якобы был на Восточной Украине, вся эта Восточная Украина воевала потом за советскую власть, было много Героев Советского Союза. А немцам не удалось сформировать ни одной дивизии из восточных украинцев, да и в своей пропаганде они про «голодомор» не упомянули почему-то…

– Если вам интересно мое мнение, то нужно взять широкий исторический контекст. Зачем большевики отнимали хлеб у крестьян? Чтобы кормить рабочих в городе! В стране шла индустриализация. Еще в 1929 году Сталин сказал: «У нас есть десять лет, чтобы догнать развитые страны, иначе нас сомнут». Вот мы усиленно и догоняли, делали все, чтобы выиграть войну. А теперь представьте себе, что в 1933 году к крестьянину приходит комиссар и начинает ему рассказывать, что «понимаешь ли, браток, тебе в деревне прокормиться можно, по амбарам пометешь, по сусекам поскребешь, кору с деревьев поглодаешь, мерзлую картошку в поле поковыряешь, а в городе, где кругом бетон да железо, прокормиться будет невозможно!!! А Магнитке и Кузнецкстрою нужен хлеб, чтобы плавить сталь и делать танки, потому что через восемь лет будет страшная война с немцами, которые собрались семьдесят процентов украинцев расстрелять, а оставшихся сделать рабами». Что на это скажет украинский крестьянин?

– Если в тридцать третьем году, то есть за восемь лет до войны, то скажет: «Да пошел ты на х… товарищ комиссар, с неведомым Кузнецкстроем и Магниткой вместе. А все разговоры про войну через восемь лет и про «газовые камеры» и «рабство в Германии» – про то тильки бис знае та ваша советска пропаханда…»

– Вот именно! А вот когда настал сорок первый год, когда к этому крестьянину во двор пришли немцы и стали требовать не только пшеницу, но и «млеко и яйки», стали кохать Оксан та Галь, стали гнать эшелонами в рабство Степанов та Опанасов да стрелять из пулемета Богданов та Мыкол, вот тогда хитрый украинский крестьянин вспомнил, что говорил ему комиссар в 1933 году, вспомнил и устыдился того, как он колол быков да не сеял хлеб, «только чтоб советам меньше досталось», вспомнил, как прятал пару мешков пшеницы, думая, что разговоры про немецкий плен и про голодающих рабочих Магнитки – это сказки и пропаганда… И тогда вставали украинцы и шли бить немецкую нечисть, чтобы собственной кровью искупить тот позор, который они совершили, когда прятали пшеничку от советской власти, и поэтому каждое воспоминание о пресловутом «голодоморе» вызывало в украинцах только более сильное желание покаяния за свое «несознательное», как тогда говорили, поведение. А когда в сорок четвертом на Украину пришли советские танки и гнали фрицев со всей дури, то чувствовал украинский крестьянин, что в броне этих танков есть и капля его пота и его труда, и капля крови умерших от голода родичей ПО ЕГО вине в 1933 году. И все это ЗНАЛО поколение, жившее тогда, и в войну, и после войны. И только когда умерло поколение, знавшее правду, стало возможным сочинять для нового поколения да и для западенцев-бандеровцев новую историю.