Читать книгу "Подлинные имена бесконечно малых величин - Сергей Дигол"

– Приобрели специально для меня в Турине, – пояснил Бархатнюк. – Выкупил из частной коллекции. Между прочим, пятьдесят семь тысяч евро стоит. Большая редкость, примерно тысяча семьсот десятый – тысяча семьсот тридцатый год. Теперь смотри.

Он подвинул свой стул к стулу Анны и сел, коснувшись коленями ее колен. Анна шевельнулась, но отодвинуться не решилась.

– Делалось это так.

Бархатнюк нацелил предмет грушевидной частью на Анну и опустил между своих раздвинутых колен. Полотенце легло на внутренние поверхности его бедер.

– Женщину клали на спину и насильно разводили бедра. Осторожно, плавно вводили грушу во влагалище, – холодный металл уткнулся Анне во внутренние боковинки колен. – Продвигали дальше, еще дальше, – он плавно поворачивал грушу, но не толкал, – пока не упирались в матку. Очевидцы утверждали, что женщины вели себя потрясающе. Орали так, что было не понятно, то ли это от смертельной боли, то ли от неземного удовольствия. Ну а когда женщина почти сходила с ума, делали так.

Он крутанул вензель, будто отпирал огромным ключом тайную комнату, и груша, слегка царапнув Анне левое колено, превратилась, подобно бутону в ускоренной съемке, в металлический цветок из четырех наполовину раскрывшихся лепестков.

– И вот тогда начинался конец, – констатировал Бархатнюк. – Страшный, мучительный и долгий.

Раскрытый металлический цветок выглядел раскрытой пастью, собиравшейся укусить Анну в ее естество.

– Ну так что, – сказал Бархатнюк, – есть желание оказаться в Средневековье?

– Не надо, – пробормотала она с такой искренностью, что не выдержали даже охранники. Дружный мужской смех метался вдоль стен комнаты.

– Люблю открытых людей, особенно, если это женщина, – насмеявшись, сказал Бархатнюк и поворотом вензеля превратил цветок обратно в грушу.

Анна услышала собственное дыхание, тяжелое и надрывное.

– Можно воды? – попросила она.

– Конееечно, – щедро развел руками Бархатнюк и отмахнувшись от дернувшегося было комбинезона, самолично налил минералки в чистый стакан.

– Ну а теперь, – сказал он, бережно укладывая грушу в футляр и шелкнув застежкой, – на правах хозяина я хотел бы вас, Анна пригласить.

– Куда? – спросила озадаченная паузой Анна.

– Видите ли, как вы, должно быть уже догадались, – он продолжал озадачивать ее любезностью, – у нас тут что-то вроде сауны. Ко мне согласились заглянуть и составить компанию два человека, весьма уважаемых и во всех отношения достойных. В связи с этим мне бы хотелось, раз уж судьба забросила вас в мой дом, пригласить вас разбавить нашу мужскую компанию вашим очаровательным присутствием. Разумеется, – торопливо добавил он, – в рамках приличий и гостеприимства. Эдуард, – комбинезон вскинул подбородок, – выдайте Анне гостевой халат. Переодеваться, – он снова наклонился к ней, – можете прямо здесь. Мы все сейчас выйдем.

…Глядя на леопардовый халат, наброшенный на стул, обивка которого еще хранила тепло самого могущественного человека страны, Анна думала о том, что может ждать ее за этой то ли дверью, то ли стеной, из-за которой валит пар, из которой выходят и в которой исчезают раскрасневшиеся мужчины.

А еще она думала о том, какие виражи закладывает жизнь, стоит лишь попробовать жареного мороженого.

14. Нику

Этот дом вырос не сразу.

С утра жильцов разбудила дробь молотов. Прямо под окнами, шагах в тридцати от многоэтажки, вбивали металлические столбы, между которыми к тому времени, когда все еще сонные люди выходили на улицу, уже протягивали шелестящие жестью части забора, отбрасывающие блики от утренних лучей. В оцеплении оказались четыре березы, два тополя и около пяти соток земли. На этом наступила тишина – такая же внезапная, как и утренний стук молотков.

К новому виду из окна Нику успел привыкнуть за остатки осени и всю зиму, пока огороженный участок оставался без изменений и без видимого присмотра. К апрелю, когда забор украсился цветными граффити и оскорблениями в адрес неизвестных застройщиков, дело сдвинулось с мертвой точки.

Жильцов вновь потревожили с самого утра: визжала бензопила, слышалась ругань рабочих и треск спиленных веток. Спасти деревья никто не успел, но когда дворовой асфальт стал крошиться под гусеницами огромного эскаватора, к забору подтянулась первая немногочисленная делегация.

Так началось Великое противостояние, когда в ряды протестантов жители пытались привлечь и Нику. Он не сопротивлялся, ограничиваясь тем, что старался лишний раз не попадаться соседям на глаза, двор пересекал почти бегом, а уединившись в квартире, не отступал от собственного правила. Делал все, чтобы не обнаружить собственного присутствия. Держал свет выключенным, сохранял равнодушное спокойствие даже при особо назойливых трелях дверного звонка. Битву за огороженный участок, на котором вначале появился котлован, а затем вырос и фундамент, он наблюдал из окна, удивляясь не столько отчаянному упорству соседей, сколько всесилию захватчиков.

Когда стало очевидно, что длительной осады строительству не избежать, у забора стали круглосуточно дежурить крепкие парни в темных куртках. И хотя количество протестантов с их появлением не уменьшилось, собираться в одну многочисленную группу прямо перед забором жители больше не решались. По одному виду парней, можно было понять – прямое столкновение с ними грозит разбитыми головами и перебитыми конечностями.

Настал период бумажной партизанщины. Жители забрасывали инстанции письмами, индивидуальными и коллективными, дотошными и гневными, но прорвать блокаду им никак не удавалось. Более того, в ответ они получили сокрушительное контрнаступление. Теперь дом сотрясался от бесконечных проверок. Санитарная инспекция, строительное управление, коммунальные службы, банки – у всех нашлись вопросы к жителям дома, все они грозили штрафами, судебными санкциями, а некоторым даже выселением. Беспредел продолжался до тех пор, пока председатель домкома не собрал общее собрание жильцов дома, на котором отсутствовал один лишь Нику. Что не помешало ему узнать о том, о чем болтали на скамейках соседские бабки, мимо которых он прошмыгивал в подъезд, где задерживался сразу за дверями, чтобы еще с минуту послушать новости о надоевшей всем войне.

Кажется, Нику был единственным, к кому у проверяющих не было претензий. Он и не давал повода: услуги всегда оплачивал вовремя, не занимался несакционированной переделкой квартиры и главное – избегал активности соседей, совершенно не беспокоясь из-за их возможного презрения. Задача у него была одна: не впутываясь в жилищные разборки, не впустить в квартиру посторонних, а на законных основаниях такое могло случиться лишь с санкции прокурора. В условиях строительного конфликта Нику сделал все от него зависящее, чтобы не вызвать к себе интереса властей.

Тем временем строение за забором все больше походило на частный дом. Сперва трехкомнатный, а затем, когда план дома был скрыт перекрытием, поверх которого стены продолжали расти – и двухэтажный. К следующей осени, когда вокруг уже покрытого красной металлочерепицей здания вместо строительного забора вырос новый, трехметровый, с песчаного цвета плитами между остроконечных колонн, поражение жильцов девятиэтажки стало очевидным. Жестом великодушия можно было считать тот факт, что домогательства государственных служб постепенно сошли на нет, к тому же хозяева особняка, все еще остававшиеся неизвестными, дали понять, что не собираются использовать общую с многоэтажкой дорогу в качестве подъездного пути. Сделали они это весьма оригинально, хотя и напролом: установили ворота на противоположной от многоэтажки стороне забора, от которых провели асфальтовую дорожку, метров пятьдесят длиной, прямо до пересечения с трассой. На вновь образовавшимся перекрестке даже установили светофор – причину первой претензии, которую Нику мог бы предъявить хозяинам дома. Прошло несколько месяцев, пока он привык засыпать, не обращая внимания на мигающее пятно на собственном потолке – отпечаток желтого света, которым светофор всю ночь напоминал о своем присутствии.