Читать книгу "Честь - Элиф Шафак"

Календарь – самое дурацкое изобретение на свете. Если, как утверждают, время летит, то скорость его постоянно меняется. Неплохо было бы придумать календарь, который это учитывает. Например, сносные дни были бы там белого цвета и равны одной условной единице. Аварийные дни – красного цвета и равны двум условным единицам. А плохие дни – черного цвета и равны трем условным единицам.

Тогда было бы ясно, что парень, у которого весь месяц были одни плохие дни, на самом деле прожил в три раза больше, чем тот, у которого все дни были сносные. Можно сделать простой арифметический подсчет, и станет понятно, почему одни люди стареют быстрее, чем другие. Что касается меня, с тех пор, как я сюда попал, плохих дней было столько, что мой календарь был бы сплошь замазан черной краской. Краской, похожей на сурьму, которой мать подводила глаза.

Жена Триппи потребовала развода. Он знал – как знаю это я и все, кто очутился в нашей выгребной яме, – что рано или поздно это неизбежно случится. И все же, когда это произошло, мы все были в шоке. Хотя в разводе нет ничего шокирующего. Разводы и расставания – самое обычное дело на нашей бренной земле. Тем не менее мы должным образом изобразили потрясение – ради Триппи. Когда парень узнает, что его жена завела шашни с его лучшим другом, глупо говорить: «Ну, я-то давно догадывался, что она отмочит что-нибудь в этом роде». Если ты ляпнешь такое, бедняга почувствует себя в полном дерьме. Решит, что люди считают его недоумком, которому смешно надеяться, что жена будет ждать его из тюряги.

Но если ты скажешь: «Блин, ну и фигня! Ей что, вожжа под хвост попала?» – или что-нибудь в этом роде, твоему приятелю будет легче. Конечно, он все равно остался в дураках. Но по крайней мере, ему кажется, что для всех это стало полной неожиданностью.

Жена Триппи привозила булочки с заварным кремом, которые охрана редко разрешала ему передавать. Но все равно к следующему свиданию она опять пекла и привозила с собой эти булочки. Из себя она была ничего: худенькая, рыжеволосая, с белой, как молоко, кожей. Руки густо усыпаны веснушками, а на лице застыло выражение безграничного терпения. Обман, чистой воды обман. На безграничное терпение она не способна. Как и никто другой.

Сегодня она явилась, чтобы поговорить с Триппи. Надо отдать ей должное, решила все ему объяснить. А ведь могла просто прислать извещение о разводе, как это делают многие жены. Или вообще ничего не присылать. Но она явилась лично, чтобы своим хриплым, прокуренным голосом произнести слова, по вкусу напоминающие пепел. Она сообщила, что встретила другого мужчину. Что этот другой прекрасно ладит с детьми, которым необходимо мужское общество, особенно пятилетнему сыну. Еще она сказала, что дети по-прежнему будут навещать Триппи – ведь он их отец и таковым останется. Поцеловала его в последний раз и упорхнула, оставив булочки с кремом. Вот и все дела.

Иногда мне бывает любопытно, что чувствуют женатые. Каково это – иметь жену, женщину, которая знает все твои больные места и слабые стороны лучше, чем ты сам. Твоя душа для нее словно открытая книга. И при всем этом она тебя любит. Каково это – жить бок о бок с женщиной, которая наполняет твою жизнь мимолетными, но такими желанными удовольствиями. Ты не придаешь им значения до тех пор, пока их не теряешь. Только тогда ты осознаешь, что стал пленником этих маленьких радостей. Одному Богу известно, как горько я сожалею о том, что лишен подобного опыта.

Но я совершенно не жалею о том, что мой сын, Том, называет папой другого мужчину. Отец из меня в любом случае вышел бы никудышный. Такой отец все равно что кость в горле. Не знаешь, как от нее избавиться, а когда наконец отделаешься, остается ссадина, не видная никому, но весьма болезненная. Нет, такого отца и врагу не пожелаешь.

Помню, как-то раз я спросил свою мать, почему она вышла замуж за отца. Спросить у нее напрямик, любит она его или нет, я не отваживался.

Она повернулась и посмотрела мне в лицо. Отблески света, падавшего из окна, играли в ее глазах, наполняя их золотисто-янтарными искрами. Красота матери – это то, чего ты обычно не замечаешь. Но в тот день я отчетливо видел, что моя мать очень красива. И это меня тревожило. Неприятное предчувствие сжало мне сердце.

– Моя юность прошла совсем в другом мире, – сказала она. – Жизнь там совершенно не похожа на здешнюю. Знаешь, вам здорово повезло, что мы перебрались в Лондон.

Это был совершенно не тот ответ, который я хотел получить. Никаких носовых платков, расшитых переплетенными инициалами влюбленной парочки. Никакого трепета нежной страсти. Никаких обещаний, произнесенных робким шепотом под покровом ночи. Ничего этого в прошлом моих родителей не оказалось. Любовь была для них отвлеченным понятием, и они даже не пытались делать вид, что испытали ее. Моя сестра давно об этом догадалась. Она не сомневалась – мы трое появились на свет благодаря долгу, желанию отдаться на милость судьбы и равнодушию, но не любви. Любовь не имела ко всему этому ни малейшего отношения. Именно поэтому я вышел таким своенравным, Эсма такой непокорной, а Юнус таким впечатлительным.

Мы с сестрой часто говорили об этом. И о многом другом.

– Ваша болтовня похожа на шум дождя, – смеялась мама. – И на улице дождь, и в доме.

С Эсмой я делился тем, о чем никогда не рассказал бы ни приятелям, ни даже Кэти. Я доверял ей свои секреты, хотя ее реакция бывала непредсказуемой. С ней было интересно поговорить. Она умела находить нужные слова. А еще я доверял ей потому, что в глубине души понимал, что она отлично знает наши семейные проблемы и способна разобраться в них как бы со стороны. Так продолжалось до осени 1978 года. Тогда во мне что-то сломалось, и исправить это не удалось.

* * *

Триппи молчит, словно язык проглотил. Лицо у него цвета старой мочи. Во время свидания он держался молодцом. Сказал жене, что все понимает, абсолютно ни в чем ее не винит и желает ей счастья. Никаких проблем. Он даже поблагодарил ее за то, что все эти годы она его поддерживала, – это было с ее стороны очень великодушно. Потом он дал охраннику сигнал, что визит окончен, проводил ее до дверей и поцеловал, сказав на прощание, что будет скучать по ее булочкам с кремом, и улыбкой дав понять, что это шутка.

Теперь он сидит, привалившись к стене. Челюсти у него крепко сжаты, глаза остекленели. Наверное, он думает о своей жене. О том, что она бессердечная сука, которая нанесла ему удар в спину. Такова уж человеческая природа: сильнее всего мы ненавидим тех, кого сильнее всего любим.

– Я чувствую себя куском дерьма, – едва слышно произносит Триппи и машет рукой, словно отгоняя невидимых мух.

– Хватит скулить. Не ты первый, не ты последний.

– Засунь свои утешения в задницу.

Я пробую зайти с другой стороны и глубокомысленно произношу: