Читать книгу "Одно сплошное Карузо - Василий Аксенов"

– Я вас умоляю! – захохотал вахтенный. – Могу назад вирануть, котики!

Бочка опустилась к ногам потрясённых юношей. Вот это получилось Карузо!

Октет «Ивушка зелёная» под шквальным снежным ветром перебегал улицу. Такова особенность места действия: три времени года бесконечно соревнуются здесь друг с другом в течение суток. Не бывает здесь только одного времени – лета.

Октет путался в юбках, ломая каблуки – по пятам за девами гнался вокально-инструментальный ансамбль «Бригантина», стучал сапожищами, сверкал медными зубами, все мужики здоровые, по мясному делу – из холодильника, – шнобель у каждого, как фарфоровый изолятор. Боярышни уже предполагали плен, угар, огурцы вприкуску, как вдруг из снежного вихря возле самой автобусной остановки, из снежной мглы два гибких Ланцелота-спасителя, толкающие перед собой солидную ёмкость.

– Эй, романтики! – не помня обиды, серебряным голосом позвал Эдик Евсеев. – От «саперави», думаю, не откажетесь? Утюжатин, сбегай за стаканом, а мы пока донышко выбьем!

С этими словами зеркальная копия вкатила бочку под навес в стиле «город будущего».

…«Саперави» было подёрнуто ледком и под карманным фонариком светилось глубоким рубиновым огнём. Первая кружка с обрывком цепочки (от бачка из соседнего общежития) пробила лёд, ушла в глубину и вынырнула, роняя капли, прямо к пунцовым губкам Любы Коретко.

Отгремело первое «ура», и Эдик со своей зеркальной копией ударили по струнам, заголосили в манере группы «Неопознанный летающий объект»:

Я заходил на эту улицу

В шикарный дом,

Мы ели жареную курочку

Всегда вдвоём!

Замечательный шашлык, замечательный!

Срок давно уже истек испытательный!

Из «Романтиков» подваливали компания за компанией. Подошёл и человек неспокойной профессии Валентин Холодный. Не побрезговал и он кружечкой «саперави».

– Что-то в этом есть от романтики… – задумчиво проговорил он. – А, ребята? А, девчата? Струны, вино, автобусная остановка… Ей-ей, не обошлось тут без неё…

Четыре чашки чая с пряником

Я залпом пил.

Я мыл лицо под вашим крантиком

И воду пил, —

старались для гостей Эдик с Толиком, и было им в этот момент тепло и блаженно, даже полуперсонку расстегнули. Показалось им вдруг, что подвалила тяжёлая айвазовская волна, что из музея города Феодосии, та самая волна, что качала их когда-то в беспечальном детстве, когда со дна поднималось, светясь и играя, электрическое Карузо.

Казалось им также, что добродушное и пузатое, как дедушка, Карузо в лёгком фанданго, обвитое гирляндой дымящихся сосисок, кружит сейчас со шваброй за обледенелыми стеклами «Романтиков» среди десятков стульев, задравших хилые ножки, сметает пыль с удивительной мозаики, соединившей в дерзком полёте Ассоль и Алые Паруса, Костёр, Улетающий Вдаль Самолёт, Космическое и ГЭС.

А под навесом уже начали подтанцовывать молодые ноги, и в зеленоватых при свете случайно мелькающих звёзд глазах Любы Коретко стали возникать загадочные фигуры, как при гадании на кофейной гуще – алтарь, фата и книга записи актов гражданского состояния, – и кружка с обрывком цепочки, словно юный пудель, совершала всё более быстрые взлёты, а Шалимов Мстислав сунул в карман гранёный стакан с «саперави» и был за этот стакан пойман, и Рылко Вадим влез в благородное вино прямо с головой и был за эту голову пойман, а Кончугин Люсик отлил себе винца втихаря в полиэтиленовую канистру и был за эту канистру пойман, и песня была уже подхвачена, и родилась другая, и чмокались уже поцелуями в темноте, и пятый автобус уже забуксовал возле «города будущего», и моторы чего-то заглохли, когда послышалось неизбежное:

– Это что тут такое происходит, граждане молодёжь?

Вопрос был задан старшиной милиции Бородкиным с седла бесшумного мотоцикла. Вопрос негромкий и всего из семи слов, но каждое из этих слов было весьма плечистым, и моментально образовался коридорчик от мотоцикла с антенной к Эдюле Евсееву с гитарой и его зеркальной копией. Больше того, моментально завелись моторы всех пяти автобусов, и кавалькада, гремя песней, исчезла в снежной мгле.

– Садитесь, Евсеев, – печально проговорил Бородкин.

– Можно Толику в коляску, товарищ старшина? Он нервный, – попросил Эдик.

– Можно, – кивнул Бородкин.

– А вот как же с ёмкостью, товарищ старшина? – Эдик почесал в затылке.

– Ёмкость опечатаем.

– А можно нам вина попробовать, товарищ старшина? – спросил Толик за Эдика.

– Хотите усугубить? – спросил Бородкин с сочувствием.

– Не-ет.

– Тогда садитесь.

Эдик усадил зеркальную копию в коляску, поправил ему шарфик, застегнул попону, сам сел на второе седло, обнял старшину за мускулистую талию любителя «железной игры». Бородкин устало сказал в свою «ходилку-говорилку»:

– Орёл, Орёл! – Я Кочет, Кочет! Евсеева взял, сейчас будем.

По дороге Бородкин клевал носом, просыпаясь, вспоминал плоды своих заочных мук, заученные главы Конституции СССР. Эдик с Толиком тихо стенали на мотив собственной песенки «Однажды я попал под самосвал». Не карузисто что-то получалось, конец дня оборачивался типичным Не-Карузо!

Вдруг за сугробами, за манекенами, за консервными пирамидами в огромных стёклах магазина «Пчёлка» мелькнули две чёрные головы в нахлобученных всепогодных восьмиклинках. Сквозь зеркальные анфилады, не чуя беды, с мешком денег за плечами и с ржавым наганом в кармане спокойно шествовал многодетный инкассатор Шилейкин.

– Толик, у Петьки Ухова рашпиль, – шепнул Эдик.

– А у Валдманиса за пазухой чугунная статуя, – горячечно пробормотала зеркальная копия.

– Чокнулись парни. Ходу! Толик, ходу!

Старшина Бородкин шептал наизусть статью Конституции о неприкосновенности жилищ.

Эдик и Толик, как борзые, перепрыгивая через сугробы, неслись к братьям-разбойникам.

– Алё-мужики! Кончайте! У Шилейкина три пацанки дома пищат; Кончайте, кончайте… Айда, маг покрутим, потрясём костями. Алё, припухнете ведь! Томас! Слыхал хохму – рыло, как мыло, а мыло со склада… А – ха-ха-ха-ха… A-xa-xa-xa…

– Вот тебе, курва, за срыв операции!

Рашпилем в живот, а по балде «академиком Павловым», и хана – отваливай копыта…

В закатный час лучи косые солнца сквозь кипарисы освещали корты: на них пузырилось шикарное Карузо и поднималось в небо, уползая в металлолом, который ты всей школой… тяжёлая кровать стояла боком велосипеды ржавою гирляндой висели на Ай-Петри вся Дуалта развинченно вихлялась на последнем болте голландском баки унитазы кастрюли крышки саксофоны тросы и якоря и бочки с-под солярки и швейные машинки кофеварки ножи и вилки тормоза колёса троллейбус новенький чугунная решётка буксир «Алмаз» за исключеньем каши киоск «Луна» лучи косые солнца закатный ветер гребешком по травке и по воде по пляжам и по парку «прощай Карузо» получались буквы.