Читать книгу "Женщина в гриме - Франсуаза Саган"

Расхохотавшись, он с важностью объявил, что идет переодеться, и вышел, оставив собеседников в некотором недоумении.

– Решительно, я не люблю спагетти, приготовленные иначе, чем «аль денте». А вы, друг мой?

– Я тоже, – с грустью проговорил Арман Боте-Лебреш, которому не хватило времени незаметно приладить на место свой протез прежде, чем ответить Дориаччи.

С тревожной пристальностью она уже пять минут следила за тем, как тот ест; она как будто пыталась в нем рассмотреть кого-то другого, не того Армана, который на протяжении трех часов способен сопоставлять характер биржевых колебаний акций «Энджин корпорейшн» и «Стил меканикс индастри».

– «Аль денте», это, значит, не вареные, а какие? – победительным голосом осведомился Симон Бежар.

При помощи какого-то лосьона для волос ему удалось добиться удивительного эффекта: всегда растрепанные рыжие лохмы аккуратно прилегали к розовому черепу; на нем был производивший весьма приятное впечатление смокинг из шотландского полотна темно-синего с густо-зеленым цвета, а на десять шагов вокруг распространялся запах лосьона после бритья «Ланвен». Даже сдержанная соседка его, Кларисса, и то почувствовала себя неловко. Самоупоение Симона послужило ему, можно сказать, на благо, не дав возможности заметить, как обменялись взглядами Эрик Летюийе и его прелестная Ольга. Часом ранее эти двое встретились у входа в бар, причем Эрик выглядел неотразимым в своей безрукавке из бежевого льняного полотна, в бледно-голубых джинсах и такой же джинсовой рубашке, с лицом, коричневатым от загара, и глазами цвета прусской лазури, веселыми и повелительными.

– Я найду вас на берегу сегодня вечером, – почти беззвучно проговорил он, взяв Ольгу под локоток, и сжал ее руку своими сильными пальцами так, что той стало больно.

«Желание сделало его неловким, – моментально завертелось в голове у Ольги. – Он улыбался, но одновременно его била дрожь, а его неловкость была трогательной и в то же время пугающей, ибо имела в своем основании страсть, столь плохо сдерживаемую мужчинами зрелого возраста».

Эта фраза показалась Ольге до такой степени складной, что она немедленно побежала к себе в каюту, чтобы внести ее в заветную тетрадь, толстую тетрадь, хранимую под замком, у себя в чемодане, которую она ошибочно считала предметом особых розысков со стороны Симона. Из-за этого она вышла к столу с опозданием, чуть-чуть растрепанная, задыхающаяся, совершенно бледная, с легким ощущением вины и от этого казавшаяся еще более юной. И все сидящие за столом единодушно взглянули на нее с восхищением, восхищением более или менее явным и совершенно неподдельным. «Прехорошенькая девчонка, хотя и шлюшка», – процедил Элледок сквозь зубы, но тем не менее достаточно громко, так что Дориаччи услышала и во весь голос попросила повторить сказанное с одной-единственной целью его позлить. Он побагровел, а тут еще Эдма Боте-Лебреш с заговорщическим видом попросила у него прикурить.

– Да я же не курю! – громогласно воскликнул он на фоне всеобщего молчания, после чего все присутствующие посмотрели на него осуждающе-ироническим взглядом. И он вынужден был стерпеть изысканное замечание Эдмы, явно шокированной, но улыбающейся:

– Разве это вам мешает предложить мне огонька?

Эдма произнесла эти слова обезоруживающе-детским голоском. Тем самым Элледок вновь предстал перед окружающими в обличье неисправимого хама, особенно когда Жюльен Пейра, этот хвастун и фанфарон, поднес несчастной жертве зажигалку. Затем разговор перешел в иные сферы, находившиеся вне пределов разумения командира корабля. Были затронуты проблемы наличия разума у дельфинов, тайны текущей политики, вероломное поведение русских, а также скандалы, связанные с бюджетом министерства культуры. Все шло великолепно вплоть до десерта, когда все под разнообразнейшими предлогами разбежались по каютам, чтобы навести на себя последний лоск, а затем сразу же после концерта сбежать на остров-притон под названием Капри. К величайшему изумлению Элледока, за столом остался один-единственный мужчина, по-видимому, не пожелавший присоединиться к этой распутной шайке, и этим мужчиной оказался не кто иной, как Жюльен Пейра. Он задал капитану ряд вполне осмысленных вопросов по поводу навигации, относительно судна «Нарцисс», проявил интерес к портам захода и т. д., чем весьма возвысился в глазах капитана. Само собой разумеется, случилось так, что этот чисто мужской разговор, в кои-то веки представляющий некоторый интерес и лишенный пошлости и лицемерия, оказался прерван концертом… Однако все многозначительные намеки капитана на то, что предстоящие выступления есть своего рода «принудиловка», отклика у собеседника не нашли. Либо этот симпатичный и нормальный тип действительно любил музыку – а в таком случае он в глазах Элледока переставал быть нормальным, – либо он играл в какую-то странную игру. И наполовину покоренный, наполовину обманутый в своих ожиданиях, Элледок тяжелым шагом проследовал за Жюльеном к месту богослужения.

Дориаччи начала концерт в явной спешке, исполнила в быстром темпе две или три арии, невероятные по технике и живости, внезапно остановилась посреди одной из песен и тут же принялась за другую, даже не позаботившись извиниться, но зато заговорщицки улыбнувшись, и этим сорвала более продолжительные аплодисменты, чем после предыдущих ослепительных демонстраций своего вокального искусства. За ней последовало выступление Кройце, который сыграл какой-то бесконечный опус, кажется, Скарлати, сыграл безупречно, однако не произвел на слушателей никакого впечатления, так что Элледок, как ни странно, пришел в совершеннейшее негодование, наблюдая за тем, как пассажиры один за другим тихо удирают с концерта, даже пассажиры первого класса. В общем, все заядлые меломаны предпочли покинуть это место священного служения музыке. После жиденьких аплодисментов Кройце раскланялся так, как будто перед ним находится целая толпа слушателей, и со своим обычным надменным выражением лица, в данном случае вполне оправданным, покинул сцену и исчез у себя в каюте, а следом за ним устремился Арман Боте-Лебреш, радуясь, что все уже закончено. А когда, в свою очередь, Элледок покинул место концерта, подле освещенного круга виднелись только два силуэта, отделенные друг от друга рядами стульев, и силуэты эти принадлежали погруженным в задумчивость Жюльену Пейра и Клариссе Летюийе.

Жюльен замер в кресле и, откинув голову назад, наблюдал звезды в небе, их мерцание, а время от времени – изящное и быстрое их падение, бессмысленное и внезапное, словно иные из самоубийств. После того, как бармен выключил все четыре светильника, он, не видя ее, почувствовал, что она встала, и принялся следить за нею взглядом, в то время как она направилась в бар. Он не пошевельнулся, однако не отрывал от нее глаз. Хотя они ни о чем не сговаривались, ему казалось, что присутствие каждого из них на этой палубе в этот час было согласовано еще давным-давно и что их нынешнее одиночество и их молчание были предначертаны судьбой. Каким-то образом они очутились тут вместе, причем он был совершенно уверен, что не только он сам, но и она не представляет себе, к чему это приведет. Быть может, к недолгой и неудачной связи, прерываемой протестами и истерическим плачем, быть может, к порыву животной страсти, не оставляющей ничего, кроме стыда, быть может, к беззвучным рыданиям у него на плече. Во всяком случае, их встречи случались сами собой, начиная с самой первой, когда на палубе разносили коктейли в честь прибытия на борт, когда он увидел ее, пошатывающуюся и смешную, гротескную под этим многоцветным макияжем, неуверенно опирающуюся на руку своего чересчур красивого мужа. Он понимал, что ее одолевает страх. Но он понимал и то, что она обязательно вернется и усядется рядом с ним, хотя это понимание ни в малейшей степени не основывалось на самоуверенности. Это даже не было его, Жюльена, личной потребностью, чтобы она сюда, к нему вернулась, это требовалось кому-то другому, неважно кому, только не этой лощеной скотине, за которой она была замужем. Дышал Жюльен медленно и глубоко, точно собирался сыграть в «железку», или начать замысловатую и опасную партию в покер, или нестись на машине, преднамеренно превышая скорость, или представиться кому-то под чужим именем, рискуя тем, что его смогут узнать и спутать все его планы. «Он дышал так, словно готовился к встрече с опасностью», – подумал он и тотчас же рассмеялся. Завоевание женщины до сих пор не представлялось ему опасностью, даже если потом обнаруживалось, что опасность все-таки была.