Читать книгу "Общая тетрадь - Татьяна Москвина"

С Меньшиковым связана сильная и диссонирующая нота фильма: необычность артиста, его эмоциональная чрезмерность, «неподражательная странность» – вроде бы идут вразрез с «чарьской» Россинией Михалкова. А как начнешь вспоминать фильм – нет, право, что-то интересное, непростое и чувственно волнующее есть в этом контрасте. С одной стороны, масленистая, аппетитная, как домашний пирожок, хрустящая, вкусная жизнь. А с другой – гордые черные глаза, свист шпаги, кровь на белой рубашке, отчаяние, одиночество, слезы, дым, звон кандальный и путь сибирский дальний… Бессмысленная радость бытия и роковая тоска небытия.

В Меньшикове проглядывает некий иной мир, который притягивает Михалкова и ему неведом – начиная свой фильм, режиссер совершенно не знал окончательного результата.

Думаю, что сотворчество Михалкова и Меньшикова когда-нибудь даст более гармоничный результат. Думаю также, что следующий фильм Михалкова явно угрожает быть шедевром. Огромный опыт работы над «Сибирским цирюльником» по освоению масс пространства, средств, форм и смыслов не пройдет для него даром.

Для него вообще ничто даром не проходит. Такой у него дар.

Михалков, как его не трактуй, несомненно, посланец царства Отца, представитель Божественной Плеромы (полноты). Доблестной шпагой своего дара он завоевал честь, подвиги, веселье…

Но монарха, которому мог бы служить, он завоевать не в силах. Испанцы – люди простодушные. Если трон пуст – его должен занять самый достойный. А кто у нас самый достойный?..

Откуда в информационном поле завелся вирус про то, что Михалков может-хочет стать во главе России, я знаю. Это уж неважно, кто выпустил сей вирус и сколько в нем правды. Важно то, что отважный дон Никита в некоем ментальном измерении, конечно, предложил Маме руку и сердце.

А она? Да отказалась она. Блистательные безумцы, доблестные завиральные мечтатели, вдохновенные артисты ее мало волнуют. И потом, он ее слишком идеализирует, все видит стройной дамой, в кружевах, на балконе, с гитарой.

А у Мамы бока широкие, рука тяжелая и характер такой, что унеси ты мое горе на гороховое поле. Мама милостива к Михалкову, своему верному поклоннику, но замуж упорно собирается за другого.

Вот что тут поделаешь!

Заключение: мужики, выручайте

Чего ж он так размножился, расползся и обнаглел, питающийся эфиром и вообще всякой публичностью самодовольный Дух мнимостей и жизнерадостной пошлости? И, собственно говоря, как осмелился подкатиться к Маме? Где настоящие мужики?

Где, где… На охоте. На рыбалке. Отдыхают. Думают…

Излучение остатка абсолютного душевно-духовного здоровья русского народа преломилось в единичном авторском сознании Александра Рогожкина, сочинившего сказочную дилогию «Особенности национальной охоты» и «Особенности национальной рыбалки». Какие бы реальные цели ни ставила перед собой компания мудрых идиотов самых наимужских профессий (генерал, егерь, следователь, мент…), у них ничего не получится. Не убит ни один зверь, не поймана ни одна рыба. Ни один поступок не приведет к намеченному результату, а выйдет удалое смешное черт знает что такое. Осуществится не реальная, а мифическая цель: могучий и полный отдых от исторического времени, мистериальное помрачение разума стихией Воды и Водки. Доверчиво прильнув охреневшими башками к лону матери-природы, величавые и сурьезные мужики добывают себе чудесный мир без войны и политики, без начальников и подчиненных, без кордонов и границ. Здесь луна всегда полная и русалки хохочут в камышах. Здесь держат путь на звезду Алкоголь и никогда не сбиваются с курса. Здесь не вспоминают якобы старых песен – а тянут натурального старого «Черного ворона»… Теплый, родной, лукавый мир.

Мужики молчат. Думают…

Мама, а зачем тебе вообще замуж? Ты не суетись. Отдохни.

Апрель 1999

Русский культурный бунт девяностых, безобидный и безобразный

Я не стану утверждать, будто я понимаю, что произошло. Те, кто утверждают это, – хвастуны или глупцы. Я вижу перед собой то, что видят все: жизнь, фантастически переменившуюся в рекордные сроки. Полностью обновленный Кодекс Времени (набор самых характерных внешних его примет – то, чем питаются разные «Старые квартиры»). Облик культуры, почти что не имеющий общих точек с обликом двадцатилетней давности.

«Кто это сделал, лорды?» (из «Макбета»).

Не знаю. Я образованна ровно настолько, чтобы понимать всю пучину своего невежества. Почему население, которое отымели по полной программе, вместо того, чтобы устроить реальный кровавый бунт, обошлось бескровным культурным бунтом? Видимо, это комическая форма Божьей милости. Поясняю.

Распад союза советских республик и свободные цены предоставили наконец задачу культурного воспитания масс самим массам. Требования масс, которые мистифицировались (массам постоянно приписывали мнимые желания и требования, исходящие из воображаемого идеального массового советского человека) или подавлялись (множество фильмов, к примеру, запрещались или не покупались потому, что в них была «чуждая народу идеология потребления»), предстали главным двигателем и формообразующей силой стихийного рынка культуры. Мало кто из идеологов перестройки хорошо представлял себе, а чем на самом деле является «массовый человек», воспитанный тихим омутом застоя, с его скрытностью, лживостью, хитроумием, вороватостью, жаждой жизни и весьма специфическими идеалами. Теперь он оказался свободен в выборе удобной для него культуры.

Ничего страшного и небывалого не произошло. Восстание масс по поводу культуры случилось повсеместно и давно. Очень специальными выглядят только сроки, в которые были оборудованы новый масскульт и формы его бытования. Любой цикл культуры включает в себя отношение к жизни и смерти, представление о прекрасном и возвышенном, иерархию ценностей, набор моделей «правильного» поведения и список символов (одушевленные или неодушевленные знаки общепризнанных симпатий). Головокружительно быстрая смена общественного строя потребовала немедленной культурной реакции – и таким реактивным мобилем оказались массовая песня и фигура певца. Именно певцам в девяностые годы предстояло определять отношение к жизни, олицетворять представления о прекрасном и возвышенном, формировать иерархию ценностей, предлагать модели поведения и заполнять список символов – причем не нормативно, как это делала заменившая идеологию реклама, а по любви. Они это сделали. Они создали некое эфирно-воздушное пространство и заполнили его собой. Это пространство безразмерно, импульсивно, бесструктурно… в общем, «чудище обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй».

Нормативным и одновременно титаническим образом культурного Миропорядка долгие годы была структура Большого Кремлевского Концерта. Все там мирно покоилось на своих местах: военные хоры и па-де-де из балета «Дон Кихот», стихи Рождественского и ария из оперы «Князь Игорь», а так называемая «эстрада», «легкий жанр», допускалась в конце, в микроскопических дозах и только на патриотическую тему. Образ культурного Миропорядка конца девяностых – это любой концерт, сочиненный к очередным выборам, где величина прикупленной или чем-то зачарованной «звезды» способна прибавить политический вес и энергетическую силу претенденту, а вопрос «кто после кого выступает» является вопросом «кто кого круче» и столь смутен, что его разрешение может быть трагическим (смерть Игоря Талькова произошла в результате разборок, кому выступать – Талькову или Азизе). Кто же тогда – власть? Очевидно, властью является массовый спрос на «звезду». Откуда берется массовый спрос? Из масс. Значит, массы нашли способ управлять сами собой. И массовая культура – это и есть самоуправление масс.