Читать книгу "Великая смута - Николай Плахотный"

Никто уже не помнит, кому первому явилась мысль переименовать село Стрымбе — присвоить имя героя, «отдавшего свою жизнь за счастье людей, которых никогда в глаза не видел». Так записано в резолюции митинга по случаю имянаречения села. Произошло это в мае 1966 года. С тех пор через две весны на третью приезжала Лядова из далекой Перми на сыновью могилку. Колхоз всячески пытался Таисии Андреевне материально подсобить. Нет и нет! Пробовали хотя бы дорогу оплатить. Она и тут увернулась от льготы, заявив, что билет ей покупают добрые люди в оба конца.

Я намеренно оттягивал свой отъезд, чтобы встретиться с Лядовой. Однако в ту осень она так и не объявилась. Большинство полагало: не иначе как старушка занемогла. А бывший бригадир полеводов Михаил Григорьевич Котос (ему сам предколхоза всегда при встречах первый руку подает) в уличной компании возле кафе сказал, как отрезал:

— В дурную погоду добрые люди по гостям не ездят.

Разумеется, бадя Михай имел в виду политические дрязги и кутерьму, охватившие в ту пору Молдову.

Ситуацию немного прояснил парень в джинсовой куртке, усыпанной множеством заклепок и с самокруткой в углу рта. Зло кривя губы и странно скособочясь, выдавил из себя:

— Гады разные повылазили. Хитрюги, хамельоны лупоглазые!

Судя по всему, речь шла о конкретных людях, однако по какой-то причине имена не назывались. Звучали местоимения: «он», «они», «эти». Напрашивался вывод: значит, дело сугубо внутреннее, не для посторонних ушей.

Словно весенний ручей, с поворотами и водоворотами, течет уличный разговор. И еще выверт вспять. И не вообще, а с конкретикой:

— И этот наш туда же! Изображает из себя чемпиона мира по гребле, а его самого соплей перешибешь, — с каменным выражением на лице проговорил под дружный смех кузнец Спринчану. Для пущей убедительности с помощью большого пальца шумно высморкался.

Возникла короткая пауза, чтобы оценить и прочувствовать шутку, таящую в себе особый смысл и подтекст, доступные восприятию информированной части местного населения. И сразу же, как ни в чем не бывало, заговорили об уборке, о положении дел на току, куда привезли сырое зерно.

Откуда-то выскочил комбайнер верхом на мотоцикле. Притормозив, крикнул:

— На сушилке пахнет жареным!

Уличную компанию с места будто ветром сдуло. Разбежались кто куда: меры принимать. Не приведи Бог, до Москвы, до Думбрована дойдет. О последствиях страшно даже подумать.

БАЛАМУТЫ

Под застрехой сарая обнаружилась пара удилищ, со всей необходимой оснасткой. Пошел к хозяину за разрешением.

Бадя Григорий принял живое участие в моей затее. Сменил крючки, поплавки. Приказал соседскому мальцу нарыть клевых красных червяков. В довершение вручил большущий сачок, которым я не умел пользоваться, но принял с благодарностью.

Серыми потемками вышел я со двора и кривым переулком спустился к приречному лугу. Долго плавал по низине среди кустов, как тот ежик в тумане, пока не обнаружил одно насиженное местечко. Только-только забросил на чистую воду леску, как за спиной послышались шаги, покашливание. И следом:

— Буна деминяца![7]

Не иначе как Бог послал мне компаньона в лице Котоса.

Места обоим хватило. А рыбацкое счастье было на стороне соседа. За какой-то час он вытащил с пяток головлей, двух или трех щучат, несколько приличных плотичек. Мне же покоя не давали рачата. Устал вытаскивать и снимать с крючка.

Потом и на удочках Котоса перестали прыгать поплавки. Стало солнышко припекать. Михаил Григорьевич, не торопясь, достал из торбы завтрак. Я выложил свой. И мы устроили братскую трапезу.

— Никогда Лядовены не имели еще собственного корреспондента. Да еще из Москвы. Ого, что теперь подумают в Добруджах, в Гринауцах, в Речи? — рассуждал мой напарник, при этом пристально следя за полетом комара. Едва кровосос спикировал на шею, его моментально прихлопнули. После этого бадя свободнее развивал свою мысль. — Хочу вывести на чистую воду местных баламутов, пока они не укоренились и не вошли в силу, как злостные сорняки.

Пока это были неясные намеки, подходы к заветной черте, за которой скрывалась некая тайна.

На удочке поплавок вздрогнул и резко ушел в глубину. Термос полетел в кусты, а степенный и флегматичный Котос тигром бросился к снасти. Ловко подсек крючок — через секунду в воздухе трепыхался красноперый окунь с пухлую хлеборобскую пятерню.

— Сиди тут! — сказал рыбак с напускной строгостью, опуская присмиревшего красавца в ивовый садок.

В термосе оказался не чай, а охлажденная ряженка. Ею мы и остудили свои эмоции. Один глоток, другой. Страсти улеглись. А поплавки наши лежали на воде как никчемные окурки.

— В школу нашу заходили? — поинтересовался Михаил Григорьевич.

— Был. Хотел с учителем литературы познакомиться. Но теперь в классах и кабинетах хозяйничают маляры.

— Готовимся к новому учебному году Вам бы с географом встретиться. Деятельный товарищ. Путешественник, — заметил Котос с усмешкой. — Вчера, говорят, опять на ту сторону Прута подался.

— Что ж он там делает?

Напарник мой поморщился:

— Ребят наших пасет. Вербовщик он.

— Уполномоченный по оргнабору, что ли?

Хохот потряс ближний плес и прибрежную долину. Ударившись о крутой берег на той стороне, эхо вернулось к нам, усиленное до мегаватной мощности.

— Ага, оргнабор. Да не в нашу пользу.

Бадя смотрел на меня, как на несмышленыша.

— Товарищ продался, понимаешь. К ним завербовался. А теперь уже открыто работает на вражеский стан.

— Да как же он мог?

— Вопрос к нему.

У меня клевало. Поплавок будто ветром повело в сторону. Пора уж подсекать. Но рука не подымается. Не хочу никакой рыбы. К черту рыбалку! И мы стали сматывать удочки.

О Валентине Чеботаре в селе говорили неохотно, с оглядкой, словно о человеке, связанном с нечистой силой. Появился он в Лядовенах, будто бог из машины. Непонятно как и откуда. Вроде бы РОНО направило, однако заявки на географа из здешней школы в Рышканы не поступало. Значит, кому-то это очень надо было, но ведь с начальством не спорят. Поворчали педагоги да и умолкли. Тем более что часовая нагрузка у пришельца оказалась неполной. И все равно на него поглядывали косо, а больше прислушивались к его речам. Впрочем, говорил он мало и все как-то иносказательно, за обычными словами скрывался туманный подтекст. На языке актеров это называется: «Играть с кукишем в кармане». У сельчан было свое мнение: географ — сексот, кагэбэшник. Но оказалось, что их залетка совсем из другой «оперы».

Однажды Чеботарь зашел к секретарю парткома колхоза Н. Ф. Сажину и доложил: