Читать книгу "Передышка - Примо Леви"

Ни по одной стране Европы, я думаю, нельзя идти десять часов подряд с ощущением, будто ты, как в кошмарном сне, стоишь на месте. Такое ощущение возникает потому, что впереди у тебя прямая, до самого горизонта, дорога, обрамленная с двух сторон степью с перелесками, и позади у тебя дорога, тоже до горизонта, как теряющийся в воде след от корабля. Ни одной деревни, ни одного хутора, ни дымка, ни верстового камня, который помог бы подсчитать, сколько уже пройдено; ни одной живой души, если не считать ворон и нескольких ястребов, планирующих высоко в небе.

Через несколько часов наша компактная поначалу колонна растянулась километра на три. Замыкала шествие военная повозка, запряженная двумя лошадьми, которыми правил изуродованный ранением русский сержант: его лишенное губ лицо походило на страшный оскаленный череп. Задачей сержанта, видимо, было подбирать обессилевших в пути, но он вместо этого усердно собирал вещи, которые уставшие люди мало-помалу бросали на дороге, не в силах нести их дальше, (’.начала мы наивно полагали, что получим их назад по прибытии на место, но первого же, кто попытался приблизиться к повозке, чтобы забрать свой мешок, инвалид отогнал взмахами кнута и грубой нечленораздельной руганью. Я тоже лишился своего багажа, основной вес которого составляли два тома по акушерству.

К вечеру мы шли небольшой группой, оторвавшись от остальных. Рядом со мной шагали спокойный и выдержанный, как всегда, Леонардо, измученный жаждой и с трудом волочивший ноги от усталости Даниэле, Синьор Унфердорбен со своим триестинским приятелем и, естественно, Чезаре.

На повороте, впервые нарушившем первозданное однообразие пейзажа, мы остановились перевести дух у деревянного сарая без крыши — единственного свидетельства сметенной войной деревни. Чуть подальше мы обнаружили колодец и с жадностью напились. Мы устали, стерли себе ноги. Мои архиепископские ботинки давно сносились, а велосипедные тапочки, подаренные мне уж не помню кем, хоть и были легкими, как пушинка, но сильно жали, поэтому приходилось иногда их снимать и идти босиком.

Мы немного посовещались: а что, если этот, в повозке, будет гнать нас всю ночь без остановки? С него станется, однажды в Катовицах русские заставили нас двадцать четыре часа подряд выгружать из вагонов сапоги, правда, и сами с нами работали. Почему бы нам тут не заночевать? В Старые Дороги придем себе преспокойно завтра, русский наверняка не будет устраивать перекличку, потому что у него и списка-то никакого нет. Ночь обещает быть теплой, есть вода и даже кое-что на ужин, не много, но на шесть человек хватит. Переспим в сарае, хоть какое-то укрытие от ночной сырости.

— Отлично, — сказал Чезаре, — я за. Берусь приготовить сегодня на ужин жареную курочку.

Мы переждали в лесу, пока не напьются у колодца последние из колонны и не проедет в своей повозке оскаленный сержант, после чего стали устраиваться на привал: расстелили одеяла, развязали мешки, развели огонь и занялись приготовлением ужина. У нас были хлеб, брикет пшенной каши и банка гороха.

— Какая каша, какой горох! — воскликнул Чезаре. — Вы что, не поняли? Я же сказал, что собираюсь устроить праздничный ужин и поджарить курочку.

Если Чезаре что-то задумал, его не остановишь. Я имел возможность убедиться в этом, когда бродил с ним по катовицким рынкам. Доказывать ему всю бессмысленность идеи найти ночью в этих гнилых местах Полесья курицу, да еще без знания русского и без денег в кармане, — пустая грата времени. Мы попытались заинтересовать его двойной порцией каши, но тщетно.

— Ешьте сами свою кашу, — сказал он, — я все равно пойду искать курицу, один пойду, и вы меня не удержите. Раз вы так, я вообще не вернусь, всем привет, в том числе и русским. Хватит, возвращаюсь в Италию, хоть через Японию, а до дома доберусь.

Тогда я предложил пойти с ним. Не ради курицы и не из-за его угроз, а потому, что любил его и мне доставляло удовольствие наблюдать за его работой.

— Браво, Лапé, — сказал мне Чезаре.

Он окрестил меня так давным-давно, с тех пор иначе и не называл. Как известно, в лагере всех брили наголо, и, когда нас освободили, волосы после года постоянного бритья начали расти у всех, а у меня в особенности на удивление ровные и мягкие. Когда мои волосы были еще совсем короткие, Чезаре сказал, что они напоминают ему мех кролика, а кролик, вернее, кроличья шкурка на жаргоне торговцев, в котором Чезаре настоящий ас, будет «Лапе». Хмурого чернобородого Даниэле с его жаждой мести и кары в духе древних пророков он называл Коралли (с ударением на последнем слоге). Если с неба посыплются коралловые бусины, говорил Чезаре, он все до одной соберет, все на нитку нанижет.

Итак, Чезаре сказал:

— Браво, Лапé, — и изложил план действий: осуществление своих безумных на первый взгляд идей Чезаре, как ни странно, продумывал до мелочей.

Курица не была плодом его воображения; от сарая в северном направлении уходила хорошо утоптанная тропинка, по которой явно все время ходили, значит, можно было предположить, что она вела в деревню, а где деревня, там и куры.

Начинало темнеть. Чезаре оказался прав: сквозь деревья примерно в двух километрах от нас на невысоком пригорке засветился огонек. Мы пошли на этот огонек, спотыкаясь о коряги и камни, отбиваясь от полчищ прожорливых комаров и бережно неся с собой единственное, что имело обменную ценность и с чем наша группа решилась расстаться: шесть фаянсовых казарменных тарелок, выданных нам русскими в Слуцке во временное пользование.

Мы шли в темноте, боясь сбиться с тропинки, и время от время громко подавали голос. В ответ не доносилось ни звука. Когда до деревни осталось не больше ста метров, Чезаре остановился, набрал в легкие воздух и крикнул:

— Ау, русски! Мы друзья, итальянски, нет ли у вас курочки на продажу?

На этот раз нам ответили: вспышка в темноте, сухой хлопок — и в нескольких метрах над нашими головами просвистела пуля. Я, боясь разбить тарелки, осторожно лег на землю; Чезаре так разозлился, что остался стоять.

— Чтоб вы сдохли! Я же сказал, мы друзья! Не бандиты, не дойч, а итальянски. Дайте же сказать, сукины дети! Итальянски мы, нам курочка нужна!

Новых выстрелов не последовало, на пригорке замелькали какие-то фигуры. Мы осторожно начали к ним приближаться: Чезаре впереди, продолжая свою убедительную речь на родном языке, я сзади, готовый в любой момент снова броситься ничком на землю.

Наконец входим в деревню. Она маленькая, всего пять деревянных домов, а перед ними, на крошечном пятачке, уже собрались в ожидании нас жители. Это в основном старухи, дети и собаки, все одинаково встревожены. В толпе, состоящей человек из тридцати, выделяется высокий бородатый старик с ружьем: значит, это он стрелял.

Чезаре считает свою стратегическую миссию выполненной и взывает к моему чувству долга:

— Давай шевелись, чего ждешь? Объясни, что мы итальянцы, не собираемся им делать ничего плохого, а только хотим купить у них курицу на ужин.