Читать книгу "Тереза Дескейру. Конец ночи - Франсуа Мориак"

В девять часов Анна сказала: «Ну, уж на этот раз…» Тереза не возражала, но начала плакать. Она всхлипывала, как ребенок, и эти рыдания подействовали на Анну сильнее всяких просьб. Она осталась, хотя уже пробило девять, и она представила себе мужчину, который сейчас стоит у двери ее комнаты на восьмом этаже, зовет ее, прислушивается и пытается открыть дверь. Дыхание Терезы становилось спокойнее. По временам она произносила неясные слова, стонала, кричала: «Нет! Нет!» — и поворачивалась на левый бок, так как ее беспокоил свет ночника.

Анна услышала слабый звонок у двери черного хода. Это, наверное, он! И, поднявшись так тихо, что Тереза не шевельнулась, она на цыпочках прошла переднюю и дошла до кухни, не слыша на этот раз зова Терезы; откинув засов, она увидела высокого парня, загородившего всю дверь, и втащила его в маленькую кухню.

— Нет, — тихо сказала она, — не зажигай.

Она шепотом давала ему объяснения, но, не отвечая, он поцелуем закрыл ей рот.

Из столовой до них донесся стук упавшего стула. И когда открылась дверь, их привыкшие к темноте глаза различили на пороге неподвижный, худой призрак. Тереза услышала мужской голос:

— Ты уверена, что она безоружна?

Она хотела закричать: «Не убивайте меня…», но не могла произнести ни звука и тихо опустилась на плиты пола.

Когда Тереза пришла в себя, она уже сидела на кровати, вся обложенная подушками. Она не задала Анне ни одного вопроса, не упомянула о мужчине, которого застала в кухне и который, очевидно, помог перенести ее в комнату. Анна поняла, что теперь хозяйка относит ее к числу своих злейших врагов, находящихся по ту сторону баррикады; ей с трудом удалось добиться от Терезы нескольких коротких ответов: «Да, мне лучше… Я думаю, что сейчас мне удастся уснуть… Вы можете остаться здесь на кушетке…»

Больная мучительно напрягалась, чтобы не заснуть, и прислушивалась к малейшему шороху. Завтра она встанет на рассвете и отправится прямо в полицейский участок. Возможно, что целой этой ночи не хватит, чтобы обдумать и привести в порядок все, что она должна будет рассказать. Но ведь ей не поверят… Ужасное бессилие! Она всегда была одна, не подозревая того, что такое подлинное одиночество. Об одиночестве говорят, но не знают, что это такое. Никакой надежды, что слова ее дойдут до сознания полицейского комиссара; она увидит, как эти слова, не достигая цели, будут падать, словно подстреленные птицы. Нет у нее иного исхода, как скрываться в своем жилище. Враг проник к ней по черной лестнице. Значит, с этой стороны и надо быть настороже.

Тереза не сомневалась, что она служит мишенью, что вокруг нее создался огромный тайный заговор… Откуда ей знать, что во всем мире в этот час ни одна душа не думает о ней, что в течение всей этой ночи ни один человек не вспомнит о существовании Терезы Дескейру? Нет ничего, что имело отношение к ней… Ничего, за исключением одного письма, которое было написано в пять часов, брошено в ящик в почтовом отделении на улице Ренн и теперь уносилось по направлению к Бордо. Письмо, адресованное ее дочери: Мадемуазель Мари Дескейру. Сен-Клер, Жиронда. Адрес, написанный тщательнее обычного. Жорж Фило старательно выписал все буквы и подчеркнул слово Жиронда. Бросив это письмо в почтовый ящик, он почувствовал радость и облегчение. Каждая фраза была просмотрена и исправлена Монду. Теперь ему оставалось только заткнуть уши, чтобы не слышать, как будет кричать Мари. В такого рода историях нет ничего хуже жалости. Самые жестокие палачи, как говорит Монду, те, у кого доброе сердце, кто под предлогом жалости наносит двенадцать ударов топором, когда достаточно одного. Если соглашаться с этой точкой зрения, то последняя фраза, целиком принадлежащая Монду, казалась Жоржу Фило особенно удачной: «Убедительно прошу вас не отвечать мне. Я, во всяком случае, в наших же интересах, беру на себя обязательство в том, что ничто не заставит меня нарушить молчание: никакие ваши мольбы, никакие угрозы. Еще раз прошу, не обвиняйте меня в жестокости. Когда я поддерживал надежду на то, чего не в состоянии был выполнить, я был негодяем, и за это прошу у вас прощения. Забудьте меня. Прилагаю к этому письму записочку вашей матери, из которой вы увидите, что она не считает меня связанным в отношении вас какими-либо обязательствами».

X

На следующий день, около часа, это письмо пришло в Сен-Клер и было передано Мари.

Девушка в накинутом на плечи платке сидела одна в столовой. При виде дорогого почерка ее охватила такая радость, что в первую минуту она подумала, что теряет сознание. Сдерживаться и притворяться не было необходимости: Бернар Дескейру уехал в Аржелуз к старухе матери, чтобы помочь ей заколоть свинью.

Мари ела, глядя на конверт, который она вскроет сейчас у себя в комнате, предварительно заперев дверь на ключ. Был солнечный, теплый ноябрьский день, в городке было шумно, восточный ветер, вместе с запахами смолы и древесной коры, доносил жужжанье механических пил с лесопильных заводов. Было слышно — признак хорошей погоды, — как громыхает по рельсам маленький поезд узкоколейной железной дороги. Жизнь была полна счастья.

Мари повернула ключ в замке и, будучи уверена, что никто ее не видит, поднесла к губам конверт, к которому прикасались руки Жоржа; она вскрыла его и, узнав почерк матери, тотчас же усмотрела в этом какое-то грозное предзнаменование. Она пробежала сперва эту записочку, а затем, не отрываясь, прочла письмо Жоржа, прочла его так быстро, что, окончив чтение, еще слышала, как раздавался в ясном послеполуденном воздухе стук колес старых вагонов, удалявшихся под своды сосен. «Прилагаю к этому письму записочку вашей матери, из которой вы увидите, что она не считает меня связанным в отношении вас какими-либо обязательствами». Мари ни на секунду не задумывалась над причинами, которые могли побудить Жоржа на этот разрыв. Ею руководил детский инстинкт, состоящий в том, чтобы все упростить, прежде всего отыскать виновного и сосредоточить на нем всю ненависть, причем этим виновным не могло быть существо, которое безумно любишь. «Она предала меня. Подумать только, что я доверилась этой негодяйке! Какая же я идиотка…» Смутные подозрения внезапно превратились в уверенность: чего только, вероятно, не наговорила она Жоржу? И почему? Из ревности? Из мести? Но она не знает Мари! Если она, Мари, еще жива и с пылающими щеками стоит сейчас здесь, если этот удар ее не сразил, это значит, что она не верит своему несчастью; она примет все меры, всегда можно вернуть юношу, она знает, как вернуть этого… Ведь это будет уже не в первый раз и не в последний… Через десять минут в Бордо отправляется автобус. В пять идет поезд на Париж, в полночь она приедет на вокзал д'Орсе. С вокзала она пошлет телеграмму отцу. Бездействовать было бы невыносимо, ноу нее едва хватило времени захватить саквояж.

Прислуга не видела, как она ушла. Автобус почти пуст. Нет, она не отчаивалась. Избыток страсти превращался у нее в ненависть. Прежде даже, чем вообразить себе сцену с Жоржем и обдумать, с чего начать с ним разговор, она представляет себе, как появится сегодня вечером на улице Бак и застанет врасплох свою преступную мать, прервав ее первый сон. Нельзя же в полночь отправляться прямо в отель «Шмен де фер де л'Уест». Как только настанет утро, она побежит туда, разбудит Жоржа. О! Для нее это будет сушим пустяком… Ей хочется верить в свои силы. Ночь будет долгой, но разговоры с матерью помогут ей убить время. Она обращала на Терезу ту исступленную ярость, которую унаследовала от нее же, но которая не уравновешивалась у Мари критическим отношением к жизни. Надо, однако, думала она, сохранять хладнокровие, все у нее выведать, возможно, даже добиться от нее, чтобы она написала Жоржу письмо, в котором она отречется от своих слов. Одним словом, там будет видно…