Читать книгу "Госпиталь - Михаил Елизаров"

Держа браунинг наизготовку, поручик осторожно заглянул в комнату.

По краям широкого письменного стола чадили две керосиновые лампы. Между ними помещалась громоздкая, как банковский сейф, грудь комиссара. Склонив бычью голову, он медленно водил толстым указательным пальцем по строчкам какого-то донесения, шевеля при этом губами, – читал по складам. Потом он ненадолго задумался – осмысливал прочитанное, потянулся к ящику, вытащил лист бумаги, придвинул чернильницу и принялся писать ответное донесение. Это занятие настолько его поглотило, что Анатолий Дмитриевич, не опасаясь быть замеченным, с откровенным любопытством осмотрел обстановку комнаты: софа в дальнем углу, туалетный столик, продолговатое старинное зеркало, картина во всю стенку в золоченой резной раме – голая красавица, лежащая на фруктах.

– Поистине, странное стечение обстоятельств, корнет, – с горечью сказал Анатолий Дмитриевич, присаживаясь, – я ведь жил именно в этой комнате, где сейчас комиссар. Кто бы мог предположить, что так жизнь обернется…

В десяти шагах от притаившихся офицеров протопал, громко гогоча, красноармейский патруль. К ним присоединилась какая-то подвыпившая девка. Они остановились и, перемежая речь бранью и жеребячьим смехом, начали, очевидно, договариваться о цене. Первый – деревенский ловелас, ухватил девку за увесистый зад и восхищенно воскликнул:

– Ну до чего же вы, Мусенька, приятная и пышная, так и хочется вас скушать!

– Я не Мусенька, я – Марусенька, – притворно надувшись, отвечала девка.

– А чего бы ей не быть жирной и вкусной, – взъелся второй, – с офицерами царскими тело нагуляла, а красный солдат последние гроши выкладывать должен! Привыкла, блядь, в кабинетах мадеру попивать! Тащи ее, Ванька, на конюшню, будет ей там и кабинет, и мадера, и биде с розовой водой!

Бедная потаскуха пьяно завопила, вырываясь из цепких мужицких рук, но солдаты, не обращая ни малейшего внимания на крики, похохатывая, расторопно поволокли ее, точно демоны грешную душу в ад. Улица снова погрузилась в тишину.

Анатолий Дмитриевич, наблюдавший всю эту отвратительную сцену с каким-то каменным спокойствием, повернулся к корнету:

– А теперь пора, уходим.

– А что с этим? – сочувственно спросил корнет, указывая на силуэт в окне. – Угостим его пулей на прощанье?

– Не стоит, корнет, – Анатолий Дмитриевич решительно тряхнул головой и спрятал браунинг, – встретимся в бою – так честнее.

Обратную дорогу корнет хранил деликатное молчание. Поручик шагал быстро, не оглядываясь, засунув руки в карманы шинели.

– Ради Бога, – не выдержал корнет, – извините за бестактный вопрос, господин поручик, это была она?

– Не знаю, – зло бросил Анатолий Дмитриевич.

– Я понимаю ваши эмоции, – со значением произнес корнет, – я могу представить, что испытываешь в такой момент. Наверное, хочется выхватить нож и засунуть его под ребро продажной шкуре в женском обличии…

– Да, пожалуй, – как-то невнимательно ответил Анатолий Дмитриевич.

Наконец до него дошел смысл сказанного. Он изумленно посмотрел на корнета и рассмеялся:

– Дорогой мой, да вы рассуждаете как завзятый каторжник. – Он помрачнел. – Оставим эту тему. Наверное, я должен извиниться перед вами – я подверг вас неоправданному риску, и самогона мы не достали.

– Помилуйте, господин поручик, – с горячностью сказал корнет, – я с огромной радостью….

«Бред, полный бред, – думал Анатолий Дмитриевич. – Все ненастоящее, чужое: слова, поступки, даже вещи», – он брезгливо вытащил из кармана явно бандитский нож и зашвырнул подальше.

Их уже разыскивал эскадронный ординарец, молоденький хорунжий лет восемнадцати.

– Поручик, где вы пропадали? – спросил он Анатолия Дмитриевича с отчаянием в голосе. – Ротмистр десять раз справлялся, эскадрон выступает, а ни вас, ни корнета!

– Мы были в разведке, – сухо сказал Анатолий Дмитриевич, – в городе красные.

– Ах, это уже известно в штабе! – вскричал, убегая, хорунжий.

– По ко-о-о-ням! – разнесся переливающийся железными обертонами приказ ротмистра.

Анатолий Дмитриевич с чувством, которое испытывает каждый пехотинец, волею войны переведенный в кавалерию, вскочил в седло аргамака.

Эскадрон летел вдоль берега. Река в ночной туманной дымке выглядела угрюмо и грозно, как тусклое лезвие древней половецкой сабли. Показался острый шпиль колокольни, и величавый басовитый звон, будто пролитая медь, растекся по глади вечно хмурых вод.

«Вот она, бескрайняя Россия-матушка, – попробовал умилиться Анатолий Дмитриевич, – настоящая, неподдельная, за которую и жизнь отдать не жалко. Русь моя, православная, единственная навеки невеста, жена и мать…»

– Поручик! – бесцеремонно прервал его возвышенные мысли неизвестно откуда взявшийся ротмистр. Поравнявшись с Анатолием Дмитриевичем, он придержал лошадь. – Не забудьте патроны раздать, – напомнил он, как нечто само собой разумеющееся, и унесся вперед.

Анатолий Дмитриевич очнулся от грез, расстегнул прилаженный к седлу подсумок. К нему стали подъезжать один за другим бойцы его эскадрона, и он каждому выдавал по две винтовочных обоймы.

«Неужели нельзя было сделать это раньше? – досадовал Анатолий Дмитриевич. – И ротмистр – хорош командир, нечего сказать».

Рядом гарцевал корнет. Получив свои обоймы, он старательно привинчивал к нагрудному карману кителя Георгиевский крестик.

«Странно, – поручик уже устал удивляться, – такой юный, откуда орден, не с покойника же он его снял…»

Корнет справился с «Георгием» и начал цеплять на себя Владимировскую звезду.

– Эскадрон, шашки на-а-го-о-ло! – прокричал невидимый ротмистр.

Застучали сразу несколько пулеметов, ударили десятки винтовочных стволов, и воздух наполнился карнавальным грохотом разрывающихся веселых петард. Взорвалась близкая бомба, и огненное лезвие резануло поручика по затылку.

Последним усилием он попытался ощупать рану, и ему показалось, что пальцы не просто зашли, а заглянули в глубокую трещину в черепе, за которой простиралась бесконечность, и из нее кто-то звал поручика по фамилии: «Голицын! Голицын!»

В образовавшейся трещине между мирами жизни и смерти ему привиделся Бог. Длинноволосый, похожий на дьякона-сатаниста с гнусным рябым лицом, Бог пел, скандируя каждое слово: «Поручик Голицын!.. Корнет Оболенский!.. Поручик Голицын!»

«Наконец-то», – успел подумать Анатолий Дмитриевич, соскальзывая с коня в неизвестность.

Испепеляющий свет не переставал терзать его даже под закрытыми веками. Он открыл глаза и тут же прикрыл их ладонью – прямо в лицо ему било огромное русско-японское солнце. Потом Анатолий Дмитриевич увидел море. На волнах покачивался прекрасный белоснежный корабль. По борту змеилось золотом название: «ИМПЕРАТОРЪ». Чистая лазоревая стихия бушевала вокруг него, с сумасшедшей скоростью проносились мимо потоки ветра в немыслимых облаках, отчего создавалось обманное оптическое впечатление, что корабль застыл в непрекращающемся полете.