Читать книгу "Палач - Эдуард Лимонов"

Десятого этажа Оскар достиг относительно легко, и как будто бы никто не увидел его из окон. Единственное, в чем оказался не уверен, — десятый это или девятый этаж. Но когда он, осторожно и стараясь не шуметь, дотянулся до узкого окна близлежащего туалета, вдев в щель одну руку, — другой он держался за трубу, — с усилием сдвинул раму вверх и увидел внутри знакомые Наташкины непристойные картинки на стенах и книги, стопкой сложенные на полу (Наташка любила читать в туалете), Оскар с ликованием понял, что он попал туда, куда хотел. Бросить внутрь маску Алиена и потом втянуть туда же туловище заняло у Оскара несколько минут.

Стоя в туалете — он же по совместительству служил Наташке и ванной комнатой, — Оскар снял и осторожно положил на пол полушубок, развернул пластиковый мешок, извлек маску Алиена и натянул маску на голову. Оскар намеревался испугать Наташку, хотя и не был уверен, что Наташка дома, а если Наташка была дома, то она наверняка находилась в постели с мужчиной. Толково объяснить, зачем он надел маску на голову, Оскар, пожалуй, не смог бы. Возможно, чтобы защитить свое лицо от глаз Наташки и мужчины, который ебет Наташку в ее постели. Оскар осторожно приоткрыл дверь туалета и прислушался…

В квартире пахло Наташкой и ее духами, сладковатым, застарелым, плотно осевшим на предметы табачным дымом, но никаких звуков Оскар не уловил, кроме слабых шумов ночного Нью-Йорка. Очень слабых и монотонных, как шум моря, — квартира всеми окнами некрасиво выходила во двор, смотрелась в задние стены и наглухо задернутые чужие окна. Не очень дорого обходилась официальному любовнику Джоэлу Наташка.

Туалет находился между Наташкиной ливинг-рум и ее спальней. Напротив двери туалета была дверь в крошечную кухню, слева начиналась, без двери, ливинг-рум. Одна стена ее была зеркальной, с деревянным брусом, вделанным в зеркала, — миниатюрная балетная студия. Другая стена — в нее была внедрена входная дверь в квартиру — занята была выстроенными до самого потолка полками. На полках располагались Наташкины книги, ее стерео, обширная коллекция пластинок, всякие смешные и вульгарные штучки, назначение которых было украшать Наташкину квартиру. На полу лежал ковер и подушки, в углу стоял секретер, за ним Наташка обычно писала письма родителям в Москву. У другой стены стояла красная софа, которую Наташка ненавидела, накрытая белой лохматой шкурой, которую Наташка любила. Наташки в ливинг-рум не было.

Вспотев под маской Алиена, Оскар повернулся к закрытой двери Наташкиной спальни. В дверь спальни Наташка, вынув обычные стекла, вставила лиловые витражи. Возможно, Наташка заплатила за вставление витражей своим телом, подумал Оскар. Денег Наташке, конечно же, постоянно не хватало. Оскар нажал на дверь. Старая, с многочисленными слоями краски на ней, дверь нехотя отворилась. Кровать под балдахином была нераскрыта и пуста. Разочарованный, Оскар прошел к кровати и уселся на нее, потом лег на спину, так и не снимая маски Алиена. Затем все же снял — лежать в маске было неудобно, она сдавливала лицо.

Оскару было невесело. Он вдруг понял, что по-прежнему любит Наташку так же, как впервые влюбился в нее шесть лет назад, и никакие кодексы их отношений, запреты и уставы поведения «свободных» Наташки и Оскара не сломили этой любви. И то, что Оскар любит Наташку, ужасно. Ибо Наташка — хотя Оскар ей, возможно, ближе, чем другие мужчины, — Оскара не любит.

И даже понимая, какой Оскар прекрасный и неоднообразный любовник, и наслаждаясь сексом с Оскаром, Наташка все же по-настоящему не чувствует мистики секса с ним, понял Оскар. Для Наташки Оскар — свой мужчина, и потому того ужаса и восхищения, которые возникают у самки, когда ее ебет чужак, Наташка в сексе с Оскаром не испытывает. А ужас, замирание сердца в момент вхождения в нее хуя чужака — именно то, что ищет Наташка в сексе, в жизни, на земле. Снова и снова. Ибо Наташка, в сущности робкая русская девочка, с огромным трудом сорвалась с цепи, освободилась от робости.

И потому, думает Оскар, Наташке не важно даже качество секса с чужаком. Ей достаточно того, что он, чужак, кладет руки на ее голые бедра, на ее попку и втискивает член в ее самое интимное место, ведь этого учили ее русские родители, ее бабушки и мать, — нельзя позволять чужим… Это стыдно, это страшно, это запретно и потому это захватывающе невероятно…

И неважно, что завтра или через неделю грубые руки уже не будут казаться такими чужими. Можно сменить руки и опять испытать захватывающее унижение, и риск, и ужас отдания своего тела на растерзание чужестранцу: «Еби меня, еби!» — вспоминает он Наташкин шепот.

Оскар обнаруживает, что член у него встал, и судорожно-сладко выгибает тело на Наташкиной постели. «Блядь!» — недружелюбно восклицает он и вскакивает.

На столике у кровати рядом с цветным портативным TV, серебряным канделябром с черными свечами и еще десятком мелких Наташкиных предметов, включая электрические бигуди, стоят два широких стакана с мутно-желтой водой на дне. Оскар нагибается над одним из них и нюхает. Виски. Поглядев под стол, он обнаруживает бутылку двенадцатилетнего виски «Чивас-Ригал», только узкая полоска жидкости осталась в бутыли.

«Наташка выпила с кем-то бутылку и ушла», — решает Оскар. Наверняка с мужиком пила Наташка, друзей-женщин у Наташки почти нет. Заинтересованный, Оскар еще раз оглядывает стол. За фотографией Наташкиных родителей — мужчина в советской полковничьей форме и красивая женщина с широким лицом напряженно глядят на Оскара — втиснута пепельница толстого стекла. Пепельница содержит несколько окурков. Оскар подвигает пепельницу к себе и частным детективом с интересом разглядывает окурки. Два окурка «Питер Стайвезант блу» — «Питера» курит Наташка — и короткие окурки сигарет без фильтра, Оскар брезгливо достает из пепельницы один из бесфильтровых окурков, подлиннее, и читает золотую надпись вокруг ободка сигареты, «Кэмел». Оскар берет пепельницу и несет ее на кухню. Достав из-под раковины мусорное ведро, он вытряхивает окурки в пластиковый мешок, вложенный в ведро. Уже унося от ведра руку с, опустошенной пепельницей, Оскар замечает, что в ведре полным-полно окурков, главным образом коротких — марки «Кэмел».

«Чтобы наплодить столько окурков, наверное, нужно курить очень долго», — думает Оскар… Вдруг его осеняет: «Чарли! Чарли курит «Кэмел»». Оскар бросил курить год назад, и потому его очень раздражал в «Севиле» смолящий один «Кэмел» за другим Чарли…

Тягостное чувство собственной беззащитности и полной невозможности что-либо изменить на мгновение почти парализует Оскара. Он бессильно опускается на пол и некоторое время сидит, опершись спиной о Наташкину кровать. «Может быть, это был не Чарли?» — робко сомневается он. Оскар так страстно хотел бы, чтобы это был не Чарли. Кто-нибудь анонимный. Но интуиция ревности подсказывает Оскару, что это Чарли. Ебаный Чарли, родившийся сорок лет назад в Бирмингеме, штат Нью-Йорк, на его, Оскарово, несчастье…

5

Оскар допил оставшийся в бутылке «Чивас-Ригал» и заходил по Наташкиной квартире. В нем забродила обида, подогретая виски до нужной температуры. В порыве внезапной ненависти Оскар сорвал с постели покрывала и одеяла, согревающие по ночам изнеженное тело гадкой бляди Наташки, и вгляделся в отороченную кружевами простынь. Так и есть, несколько желтых пятен темнели посередине простыни, именно в том месте, где должны были раздваиваться ебаные Наташкины ноги. Оскар понюхал простыни. Пахло засохшим клеем, именно запах засохшей спермы. У Оскара горячо зажегся член, и он потер его несколько раз через ткань брюк, вынул, синий, и погладил, глядя на пятна на простыне. Но новая волна ненависти и презрения к Наташке накатила на него и помешала ему заняться мастурбацией. Он упрятал член в штаны и почему-то побежал на кухню… На кухне Оскар схватил кухонный нож, единственный Наташкин нож — она боялась колющих и режущих предметов, — вернулся с ножом в спальню и — слезы при этом выступили на его глазах — обрушил на пятна — засохшую сперму Чарли — несколько ножевых ударов один за другим. «Сука! Гадина! Тварь! Животное!» — заорал Оскар и зарыдал.