Читать книгу "Возвращение в Оксфорд - Дороти Ли Сэйерс"

Да, даже в Шрусбери — во время встречи выпускников. Вот оно что. Ту записку она нашла в рукаве мантии, когда была в Шрусбери на встрече выпускников. А еще та картинка, что валялась во дворе. Была ли картинка, или записка, или обе они очередным доказательством того, что мир враждебен к Гарриет? Или же они как-то связаны с последовательными нападками на колледж? Странно было бы, если бы за такой короткий срок в одном колледже объявилось целых два злонамеренных сумасшедших. Но если сумасшедший всего один, это значит очень неприятную вещь — и тогда Гарриет просто обязана вмешаться, по крайней мере, рассказать то, что знает. В жизни бывают случаи, когда личные чувства и мотивы надо отбросить ради общих интересов — и это именно такой случай.

Гарриет нехотя подошла к телефону и заказала звонок в Оксфорд. Ожидая соединения, она обдумывала дело в свете открывшихся новых фактов. Декан не сообщила никаких подробностей относительно подметных писем — сказала только, что в них чувствуется озлобленность против профессорской и что их автор явно имеет отношение к колледжу. Казалось бы, естественно приписать жестокие выходки студенткам, но декан не знала того, что знала Гарриет. Истерзанное, больное воображение само себя растравливало: «переспелая девственность», «противоестественный образ жизни», «полоумные старые девы», «неудовлетворенные желания и подавленные импульсы», «нездоровая атмосфера» — на ум приходили все новые обороты, которые, конечно, подхватит молва. Неужели именно это и скрывается в башне на холме? Неужели башня эта похожа на башню леди Аталии из «Озорного ветра»,[91]на обитель разрушенных надежд, извращений и безумия? Если «будет око твое просто», значит, «тело твое светло будет»[92]— но разве это «око просто» вообще существует в природе? «Но что прикажете делать тем несчастным, кого угораздило родиться с умом и сердцем?» У них око заведомо не «просто». И самим им непросто — но проще ли всем остальным? (С филологической точки зрения это был сомнительный каламбур, но мысль верная.) Что ж, если таков расклад, то что все же выбирать: ум или сердце? Может быть, приходится идти на компромисс — просто чтобы не сойти с ума? Но, согласившись на компромисс, человек обрекает себя на изнурительную внутреннюю войну, на «одежду, обагренную кровью»,[93]— и, с тоской подумала Гарриет, на неизбежные последствия войны: инфляцию, спад производства и разброд в правящих кругах.

Тут на другом конце сняли трубку и раздался взволнованный голос декана. Гарриет, не забыв протараторить, что не умеет расследовать непридуманные преступления, выразила понимание и сочувствие и спросила об одной принципиально важной, на ее взгляд, детали:

— Каким почерком написаны эти письма?

— В том-то и трудность. По большей части они склеены из газетных вырезок. Так что почерка не опознать.

Все ясно. Это не два разных злоумышленника, а один и тот же. Что ж, идем дальше.

— Там просто непристойности, или оскорбления, или угрозы?

— И то, и другое, и третье. Всякие ругательства, каких бедная мисс Лидгейт просто не знает: для нее предел грубости — драма времен Реставрации. И поток угроз — кому грозят позором, кому виселицей.

Да, и в самом деле башня леди Аталии.

— Кому-нибудь, кроме преподавателей, они приходят?

— Трудно сказать, нам же про это не сообщают. Но кажется, нескольким студенткам прислали.

— И их то присылают по почте, то подбрасывают в привратницкую?

— Да, в последнее время стали писать на стенах и по ночам подсовывают под двери. Похоже, это кто-то из колледжа.

— Когда пришло первое письмо?

— Насколько я знаю, впервые письмо прислали мисс де Вайн в Михайловом триместре. Поскольку это был ее первый триместр в колледже, мы решили, что у кого-то с ней личные счеты. Но вскоре анонимки подкинули и другим людям, и стало понятно, что дело не в том. Такого у нас еще никогда не случалось. Сейчас мы думаем, что надо присмотреться к первому курсу.

Как раз первокурсницы — вне подозрений, не то что все прочие, подумала Гарриет. Вслух же заметила:

— Не стоит торопиться с выводами. Люди могут долгое время вести себя вполне обычно, пока чего-нибудь не случится. В том-то и трудность, что во всех других отношениях подобные злоумышленники выглядят нормальными людьми. Это может быть кто угодно.

— Вы правы. Боюсь, это может быть даже кто-то из нас. Вот что ужасно. Да, конечно, что говорить — немолодые девственницы и так далее. Но страшно представить, что, может, в эту самую минуту ты сидишь рядом с человеком, у которого в мыслях вот такое. Как вы думаете, а сама она, бедолага, знает, что делает? Мне уже снятся кошмары — а вдруг это я сама хожу во сне и пишу людям гадости? Боже, я так боюсь за церемонию открытия! Придет к нам бедный лорд Оукаппл, а эта гадюка станет брызгать ядом ему на ботинки. А вдруг и ему подкинут анонимку?

— Думаю, — сказала Гарриет, — я и в самом деле к вам приеду. По правде говоря, я не лучший помощник в таком деле, но приеду все равно. При встрече я вам все объясню.

— Это будет очень любезно с вашей стороны. Уверена, вы найдете какое-нибудь решение. Я так понимаю, вы захотите посмотреть улики. Да? Хорошо. Каждую бумажку будем беречь у сердца. Наверное, стоит брать их пинцетом, чтобы не оставлять отпечатков пальцев?

Гарриет усомнилась, что отпечатки пальцев здесь помогут, но посоветовала все же принять меры предосторожности, просто из принципа. Затем попрощалась под несмолкающие благодарности на том конце провода и так и застыла с трубкой в руках. Есть ли ей с кем посоветоваться? Есть, но ей вовсе не хотелось обсуждать с ним подметные письма, тем паче — то, что творится за стенами университетских башен. Она решительно повесила трубку и отодвинула телефонный аппарат.

Но на следующее утро она проснулась в другом настроении. Иногда личные чувства и мотивы надо отбросить ради общего блага. Так она сказала — значит, отбросит. Уимзи может быть полезен колледжу — и она попросит его о помощи. Приятно ей или нет, хочется или нет ей услышать «я же вам говорил» — она спрячет свою гордость в карман и обратится к нему за советом. Она приняла ванну и оделась, окрыленная сознанием своей бескорыстной преданности благому делу. Затем прошла в гостиную и с удовольствием позавтракала, все еще лучась самодовольством. Она уже доедала тосты с джемом, когда пришла секретарша и принесла утреннюю почту. Среди писем была записка от Питера, сочиненная явно наспех и посланная накануне с вокзала Виктория.

Срочно вызвали, еду за границу. Сначала в Париж, потом в Рим. Куда потом — одному богу известно. Если буду Вам нужен — per impossibile[94], — со мной можно связаться через посольства, или же пишите на Пикадилли, мне перешлют. В любом случае первого апреля ждите письма.