Читать книгу "Собака, которая не хотела быть просто собакой - Фарли Моуэт"

На лужайках между рощами прямо из-под наших ног из короткой молодой травы взлетали луговые жаворонки и вечерние воробьи. Их гнездышки оставались скрытыми до тех пор, пока их не обнаруживал фыркающий нос Матта. Матт никогда не разорял птичьих гнезд. Он только отыскивал их для нас, а затем стоял рядом, в то время как мы шарили и заглядывали внутрь, а иногда брали одно из яиц.

Самый волнующий момент наступал, когда мы наконец останавливались под большим неряшливым гнездом на высоком тополе и, всмотревшись, убеждались, что нашли жилище наикрупнейшей из сов. Волнение от этой редкой удачи можно, пожалуй, сравнить только с чувством человека, залезающего на дерево к гнезду огромной птицы, когда из осторожности прикрываешь глаза, но время от времени вынужден украдкой взглядывать на грозного стража. Только один раз, защищаясь, сова действительно ударила меня, хотя и в тот раз удар был скользящий, легкий (возможно, птица просто не рассчитала). Но стремительное пикирование птицы, которая отвернула в сторону, пролетев мимо моей головы на расстоянии не больше ширины ладони, размах крыльев в пять футов – все это было мне, мальчишке, так же страшно, как страшно нападение льва взрослому мужчине.

Обнаружив гнездо и убедившись, что оно обитаемо, мы сообщали эту новость нашему другу-учителю и в последующие дни помогали ему сооружать засидку. Эти засидки представляли собой ненадежные сооружения из веток и парусины, привязанные и приколоченные гвоздями на макушках соседних с гнездом деревьев. Редко когда совы дружелюбно принимали появление соседей. Однажды сова атаковала переднюю стенку только что построенного укрытия и своими дюймовыми когтями в клочья разорвала прочную парусину. Но постепенно укрытие становилось частью пейзажа, и птицы больше не обращали внимания ни на наше «гнездо», ни на сидящих в нем. Долгие, жаркие часы я просиживал, укрывшись от сов и наблюдая их жизнь. Я редко пользовался фотоаппаратом, который все же брал с собой, так как был слишком очарован самими птицами. Сперва казалось, что эти желтоглазые и дикие птицы – жестокие животные, вымазанные кровью добычи, принесенной ими в свое гнездо. Но со временем я начал видеть их по-другому – как живых существ, аппетит, страхи, а возможно, и радости которых не очень-то отличались от моих ощущений.

Они нравились мне все больше и больше.

Когда пришло время покинуть последнее из трех гнезд, которые мы фотографировали той весной, я решил, что еще не пора закончить наше знакомство с этими интересными птицами, сунул одного совенка в рюкзак и отнес домой.

Совенок еще не умел летать, это был только что оперившийся птенец. Тем не менее он имел достойную осанку, и мы решили назвать его Уол – именем глубокомысленного и вечно создающего путаницу старого приятеля всем известного Кристофера Робина[36].

Позднее тем же летом я наткнулся на еще одну молодую ушастую сову. Я нашел узницу в бочке из-под масла, куда ее засунула компания ребят, собиравшаяся разрезать сову на кусочки. Испачканная и истощенная, птица представляла собой жалкое и даже отвратительное зрелище, когда я впервые ее увидел. Мне пришлось расстаться с моим замечательным охотничьим ножом, и я оказался владельцем второй совы.

Мы назвали его Уипс – Плакса, так как он так и не поднялся выше жизненного опыта, приобретенного в бочке, и все время нашего знакомства не переставал стенать.

Уипс и Уол вели себя настолько по-разному, насколько это возможно для двух индивидумов одной породы. Уол был существом самонадеянным, властным, уверенным в своем превосходстве. Уипс же был пуглив, склонен к уединению и убежден в том, что все против него. Птицы отличались и внешне, так как Уол принадлежал к полярному подвиду и его юношеский плюмаж был почти чисто-белым, лишь слегка тронутым черными крапинками. Уипс же был желто-черно-коричневый, а перья его всегда выглядели потертыми и потрепанными на концах.

Эта пара принадлежала к числу самых удивительных живых существ, которых я когда-либо знал. Они доставили мне много радостей, но превратили жизнь Матта в сущий ад.

Совы под ногами

Когда совята поселились в нашем семействе, им было менее чем по шесть недель, но они уже обещали стать крупными птицами. Мои родители никогда не видели взрослой большой ушастой совы и не имели ни малейшего представления о том, насколько величественными они станут со временем, а я об этом тактично умолчал. Тем не менее мама не утвердила мой план держать двух самых новых и самых юных членов нашей семьи в моей спальне, хотя я предупредил ее, что птицы могут пропасть и в случае если их будут держать вне дома, над ними нависнет угроза нападения со стороны собак и кошек.

Мама задумчиво посмотрела на когти, которые поджимали бедные, недавно оперившиеся птенчики – когти уже длиной в три четверти дюйма, – и высказала свое решительное убеждение в том, что при ссоре с этими совами кошкам и собакам придется несладко. А что касается роковой возможности этим малюткам пропасть – мама всегда была неисправимой оптимисткой.

В конце концов, как всегда, папа уладил проблему размещения сов: он помог мне построить на заднем дворе большой вольер с проволочной сеткой. Этим вольером пользовались только несколько месяцев, так как скоро он стал ненужным.

Прежде всего, совы не собирались удирать из своего нового дома.

Каждый день я выносил их порезвиться на газон, и они не пытались улетать в родные места.

Их явно не прельщала необеспеченность вольной жизни. Раз или два я случайно оставлял птенцов на дворе одних, и, решив, что их бросили, совы решительно и самостоятельно входили в дом. Сетки на дверях не были для них преградой, так как медная сетка просто словно папиросная бумага расползалась от цепкого прикосновения их могучих когтей. Сквозь прорванную сетку обе совы вваливались на кухню, тяжело дыша, с укором поглядывая через плечо на широкий внешний мир, где ждала их нежеланная свобода.

Естественно, что клетка на заднем дворе стала не столько средством удержать сов с нами, как средством удержать их на некотором расстоянии от нас.

Мои два птенчика были такие разные. Уол, главенствующий в этой парочке, невозмутимо самонадеянный материалист, не сомневался в том, что никто в целом мире ему не страшен. Уипса же, нервную, непоследовательную в поступках птицу с неустойчивыми настроениями, мучили смутные страхи. Уипс был настоящий неврастеник, и, хотя его собрат научился правильному поведению в доме за несколько недель, с Уипсом никогда нельзя было быть уверенным в сохранности и чистоте мебели и ковров.

Когда им было три месяца и они почти достигли размеров взрослых птиц (хотя клочья детского пуха все еще висели на их перьях), Уол подтвердил первоначальное мнение мамы относительно его способности обороняться. В возрасте трех месяцев в нем было около двух футов росту, а размах крыльев приближался к четырем футам. Когти, острые как иглы, отросли длиной в дюйм и в сочетании с крючковатым клювом служили Уолу грозным оружием.