Читать книгу "Чистая вода - Рой Якобсен"

— Вы переезжаете?

Юн кивнул.

— А это почему не берете?

Рисунок, висевший над раковиной, был незаконченным наброском. Когда-то Юн делал его для Лизы, но вручить ей уже не смог. Элизабет сочла картинку «занятной», так она называла вообще все приемлемое в Юне. На рисунке был изображен летний пейзаж в неброских тонах.

— Можно мне ее взять?

— Возьми.

— Она красивая.

Юн сделал вид, что не слышал похвалы. Германсен аккуратно свернул рисунок в трубочку.

Ленсман вышел у здания администрации, а они с Гер-мансеном поехали в его машине дальше, через горы к паромной переправе. По плохим зимним дорогам это путешествие затянулось минут на двадцать. Полицейский старался поддерживать разговор и несколько раз повторил, какая кругом красота.

— Я никогда не бывал так далеко на севере,— признался он.— Наверно, грустно уезжать?

— Да.

— А кем ты работаешь?

— Так, по мелочи.

Германсена интересовало, кто живет на каждом хуторе, который они проезжали, и забирался ли Юн на самые высокие вершины, и как здесь с охотой и рыбалкой — он оказался страстным охотником. Конечно, он потребовал подробно рассказать о новом водопроводе. Его не обескураживали угрюмые односложные ответы Юна, он повторял свои простые вопросы в такой непосредственной манере, что не ответить на них было невозможно. Постепенно оказалось, что у него на уме не только пустая болтовня, но и другие вопросы.

— Ты знаешь, зачем я здесь? — спросил он.

— Знаю,— ответил Юн.— Хотите спросить, не я ли убил Лизу.

Они проезжали ровный участок, и полицейский мог на секунду отвести глаза от дороги. Он взглянул на Юна.

— Верно,— подтвердил он.— Так ты ее убил?

— Нет.

— Но ты знаешь, кто это сделал?

— Да. Ее отец.

Такой ответ никого не устроил. Отцы дочерей не убивают. В терминах криминальной психологии или следуя безумной ненависти Юна можно, наверно, говорить о доведении до убийства, о создании предпосылок для этого, но убить — нет. Мужчина способен убить своих родителей, сына, жену, как и они его, но дочь — никогда: милостью истории она вынесена за скобки этого перечня.

Эта истина во всей ее мрачной неоспоримости открылась Юну только теперь. Он вспомнил Заккариассе-на на кладбище, его мокрые от слез (если то были слезы) щеки — старик оплакивал свои грехи перед дочерью. Он виноват во многом, но он не убивал ее. Заккариассен ничем не отличается от других: он нормальный мужик, который просто хотел иметь сыновей.

— Может, ее не убили? — промямлил Юн.

— Такая вероятность существует,— ответил полицейский.— Но у нас есть все основания в этом сомневаться.

— Кому нужно было убивать такого человека, как Лиза? '

— Не могу сказать. Я ее не знал.

Они петляли по крутым поворотам, съезжая к парому, и Юн подумал, что Элизабет, наверно, уехала в город. Тогда она должна вернуться этим паромом. И он вспомнил ее лицо, как она смотрела на него, пока он валялся с температурой. Она вела себя поразительно: не корила его, ни словом не упомянула ни о вымышленном свидании, куда он ее отправил, ни о зарезанной овце Карла. Это было смирение много претерпевшего че-

ловека, который знает, что скоро освободится от тяжкого бремени.

Когда паром причалил и пассажиры устремились вниз по трапу, Юн провожал их внимательным взглядом, в глубине души ни на что не надеясь.

— Ты ждешь кого-то? — спросил Германсен. Элизабет в толпе не было.

— Нет,— ответил Юн. И они въехали на паром.

19

Из гостиничного номера были видны город и порт. То, что в отцовы дни было скопищем причалов и красных пакгаузов на сваях, сейчас разрослось в настоящий бетонный Клондайк с автозаправками и широкими улицами, мотоциклами и американскими туристами с круизных судов — и все это благодаря рыбе и траулерам. Дома поднимались как на дрожжах, заводики по производству рыбного филе росли через каждый метр. А теперь обнаружили нефть, и появились новые люди, новые больницы, новые дома, вертолетная площадка и специализированные магазины, среди которых немало диковинных.

Так что когда Германсен зарывался в свои бумаги, Юн давал голове передышку и наблюдал за жизнью современного прибрежного города, готовящегося к Рождеству. Каждый день шел снег. На борт рейсовых корабликов поднимали елки и ящики пива, жители островов везли домой покупки и подарки. Под огромными мощными прожекторами люди готовили к зиме лодки: отмывали их, смолили. У мола виднелась новенькая нефтяная платформа, а на заднем плане — величественные синие горы на острове, едва различимые в бледном свете зимнего дня.

— Где ты родился? — спросил полицейский, наверно, уже в шестой раз. Сколько времени длилось их общение, столько же Юн молчал о своих личных обстоятельствах. Арест он воспринял с облегчением: словно спустили курок, который долго держали на взводе, и напряжение разрядилось.

— Здесь написано.— Юн показал на бумагу.

— Знаю, но я хочу услышать от тебя. Мне же надо тебя разговорить: ты как немой. Тут сказано, что ты родился дома.

— Да.

— В то время на острове было так принято?

— Не знаю.

И пошло-поехало: когда крестили, когда отдали в школу, конфирмация, дни рождения родителей, чем они занимались, когда умерли, Элизабет и все этапы ее несуразно складывающейся жизни.

О Лизе говорили мало. Когда Юн замыкался в себе, Германсен возвращал его к действительности, расспрашивая об острове и местной жизни. Хотя Юн не всегда видел связь между событиями, зато он был настоящий кладезь слухов и историй и выкладывал все подряд, не исключая и такие подробности, о которых сообщают только спьяну или чтобы навредить заклятому врагу.

— Так ты считаешь, что полевой пожар, перекинувшийся на рыбзавод на Нурдёй,— на самом деле поджог?

Этого Юн так прямо не говорил.

— Выходит, сам Заккариассен и поджег?

История с пожаром случилась много лет назад, и подробности забылись.

— Зачем ему поджигать?

— Пф-ф. Ему было много,— фыркнул Юн.

— Чего много?

— У него было два завода, оба напичканы дорогой техникой. А рыба кончилась.

— Гм. А ты уверен, что поджог — его рук дело?

— Нет.

Полицейский считал полезным время от времени ошарашивать Юна неожиданными вопросами. К примеру, когда Юн увлекся, рассказывая охотничью байку, и вдруг против обыкновения разговорился, Германсен невпопад спросил, играет ли он на музыкальных инструментах.

— Нет,— буркнул обескураженный Юн.