Читать книгу "Землетрясение в отдельно взятом дворе - Марианна Гончарова"

И вот они все разобрались, а на самом деле никто ни в чем не разобрался, но как-то наша мэрия подсуетилась и надавала всем сестрам по серьгам за нелегальные сделки купли-продажи. А на младшего Гурацкого, который Заяц, дело не завел разве только очень ленивый, и подали на мошенника в розыск, прямо в Интерпол.

Глава же всего этого зоопарка, старый Вомбат, не стал отказываться от своих привычек, все пил и пил, а что уже теперь — только и пить. Как хряпнет — морда покраснеет сразу, взбодрится, и коротенькие ножки бегом несут его в наш дом. Старый Вомбат себе никогда не изменял и, как старый же конь, перся прямо к моим родителям под дверь кричать:

— Лы-ы-ыда, открой, Лы-ы-ыда! Шкапа ты старая, я тебя счас порешу, открой, Лыда!

И на этот раз его некуда было вести, потому что на третьем этаже вообще жители менялись каждую неделю. То странная молодая семья из трех незаметных туземного вида женщин и одного усатого в халате и тюбетейке. То целая ватага спортсменов с легкими спортивными велосипедами и местными хихикающими девушками ночуют. То три улыбчивые бабушки с гусятами, кроликами, петух на балконе два месяца вопил в полпятого утра, скотина. То вдруг мормоны притащились откуда-то — в белых рубашечках, с чубчиками, уши чистые, прозрачные и розовые. Бодренькие, как будильники, юноши сладкоголосые, строем ходили, спасать нас от чего-то хотели, а сами еле удрали от всего. То вообще какие-то в простынях с веревками на шеях, из-под двери дым вонючий, страшно было в подъезд выйти. Кто вообще всем этим инопланетным людям квартиру сдавал, кто распоряжался, что так четко, как по графику, одни поселялись, другие съезжали, — не иначе младший Гурацкий, который Заяц, из Германии рулил.

А потом Гурацкий-старший, который Вомбат, вдруг проворовался: забежал в кафе, сунул лапку за барную стойку, цапнул выручку — и бежать. И по лестнице поскакал, пыхтя, сломя голову, ноги уносил, следы заметал. Но его официанты, молодые резвые мальчики, сразу же высчитали и догнали, вызвали милицию, и Гурацкого немедленно поселили в другом месте.

Долго их не было видно всех. Гурацкая, которая Фламинго, в село свое уехала и потрясала местных жителей розовыми и голубыми нарядами и каблуками. Гурацкая-дочка, которая Коза, уехала куда-то за границу — там полно потенциальных мужей, не пуганных еще. А младший, который Заяц, пропал вообще. Не слышно, не видно, никто не знает, где и как.

И уже почти забыли о них. И квартира пустовала. И ни шороха оттуда, ни звука.

И только вчера вдруг ночью в родительскую дверь кто-то заколотил. И вдруг это кто-то как заорало на весь дом:

— Лы-ы-ыда, открой, Лы-ы-ы-ыда! Шкапа ты старая! Я ж тебе, Лы-ы-ыда!

Гурацкий вернулся.

Теперь все соседи опять боятся.

Землетрясение в отдельно взятом дворе

Из цикла «Прошлогодний снег»

Когда приходит весна, нас начинает трясти. Это горы. Они стряхивают с себя зимний сон вместе с сухими листьями, обветшалыми городами и нами. Нет, это не каждый год. Карпаты стареют. Они все дольше спят. Но, бывает, вспоминают былые времена, просыпаются, оглядывают все вокруг с недоумением, потягиваются, встряхиваются, и тогда…

— Что-то давно нас не трусило.

— Тьфу! Типун вам!

— Что мне… Розе был сон.

— Оставьте, и вы ей верите?! Розе?! Роза! И ей верить… Я смеюсь вам, Кордонская! Как ей можно верить… Это же вообще! Что вы ей верите?! Зачем?! Вы что, сошли с ума?! Вы заболели? А какой сон?

— Зачем вам?

— Не… не, ну какой?

— Что-то незначительное.

— А что именно, что? что?

— Ну какая-то баба пробегала мимо.

— Пробегала? Куда?

— Бежала куда-то, Роза не сказала.

— Баба и бежала?

— Да, наверное, убегала от кого-то…

— А может, куда-то спешила?

— Наверное.

— И что?

— Пробегала и сказала: «Засиделись».

— Засиделись?

— Засиделись.

— Ну?

— Что?

— И что засиделись?

— Будет трусить. Так Роза считает. Тем более эта скаженная жара в мае…

— Да, не говорите, такая жара! Весной! Сразу такая жара! Паразиты такие! Не дали даже привыкнуть!

— Кто?! Это же природа! При чем тут?…

— Ай, не говорите мне, они все могут. А вы, Кордонская, возражаете, потому что у вас зять — народный контроль.

— Если бы что, он тогда бы точно знал про землетрясение.

— Так он, может, знает, а вы, Кордонская, не делитесь…

— Что?! Вы какая-то ненормальная совсем. То да, то нет. Прямо верю — не верю.

— Хорошо, если вы такая нормальная, скажите, когда же нас будет трусить?

— Ой, откуда мне знать! Такая жара.

— А если рассуждать?

— Ну, если Розына баба пробегала вчера…

— Ай, я не верю! И что?

— Сегодня-завтра… На днях.

— От, Роза, ну аферистка! Я ей не верю.

— А вдруг? Роза сказала, что приблизительно сегодня ночью…

— Оставьте. Все она понавыдумывала.

— А еще приблизительней — с двух до четырех.

— Глупости! Вообще совсем.

— С двух до четырех.

— С двух до четырех… Ай…

Ночью в квартирах стали включать свет. Звонили будильники. Два часа. Быстрый топот на лестнице. Жители нашего дома в спешке покидали квартиры.

Когда все выскочили полуодетые, посреди двора в песочнице, молчаливо и спокойно, с чемоданами, шубами и дубленками, перекинутыми через руку, стояли Кордонские, у которых зять — народный контроль.

Все жители во дворе. Кто с ребенком на руках, кто — с кошкой, у Марика — клетка с канарейкой, у Феденевой — попугай Пьетро из Италии, говорит на двух языках, такой дорогой, ужас! Всего боится. Темноты боится. Шума боится. Мух боится — крылом прикрывается, из-за него одним глазом подглядывает. Орет: «Чао, Оля! Ча-а-а-а-ао!» Гончаровы держат собак на поводках. У Гурина — петух — такая сволочь, в пять утра ежедневно с балкона — ку-ка-ре-ку!!! — орет на весь дом — и два кролика. Тихих. Большая собака Гончаровых от Гурина не отходит, норовит обнюхать, а если удастся, и откусить от гуринского кролика. Дай понюхать, дай! Гав! Ну, да-а-ай! Вот это, пушистое, ароматное, дай кусочек!!!

— Уди! Уди, сказал! Гончаров, забери пса! Забери, а то я его сам покусаю!!!

— Ты можешь, Гурин, ты можешь! Чак, отойди от него, мальчик! Отойди, родной, отравишься еще… Фу!

В окне на втором этаже мелькнуло лицо Брони Михайловны с огромной, в человеческий рост, керамической вазой.