Читать книгу "Новая Земля - Ариф Алиев"

Слышно было, как подъехал автозак.

Во двор выбежали, на дождь.

Конвойный тыкал дубинкой в спины, уплотнял.

Последними затолкали меня, Сипу и еще одного, доходного. Доходной боком вбарахтался. Сипа подтянулся, ухватил щепотью чью-то черную спину и не удержался, вытолкнули.

Я не смог ногу внутрь поставить, места не было. Я стоял и ждал удара дубинкой.

Можно перед ударом расслабить мышцы. Если удар несильный, не так больно будет. Но если ждешь сильного удара, напрягись до мелкой дрожи, тогда кости сбережешь, синяк останется надолго и болеть будет, но кости важнее. И еще надо представить или вспомнить боль. Я представил, как трещит, сыпет искрами неисправный выключатель, включишь его, и тебя шибает током, палец отлетает. Вот что я представил. Я ждал сильного удара. И напрягся, чтобы дубинка куснула и отлетела, не прилипла.

Кусай меня, дубинка, кусай, не прилипай.

Автозак подали дурацкий, не на шасси «ГАЗ-2752» хотя бы, чтоб полоса синего цвета и надпись «милиция», вентиляция в крыше над отсеком, трап откидной, утепление на днище — так нет же, кое-как переделанный автобус подали без окон, наглухо обшитый листовым железом, сбоку кроме обычной двери еще одна, решетчатая; внутри клетки, да, но, кроме решеток, ни одного выступа, ни единой трубы, пусто, держаться не за что.

Автобус не хотел принимать меня в себя, не хотел везти, а я не хотел оставаться.

Бейте, но везите, везите куда-нибудь.

Я разогнулся, вцепился в открытую дверь и ждал удара. Конвойный положил дубинку между лопаток — промял твердую саржу, разорвал кожу, раскровавил дряблое обескровленное мясо, ушиб позвоночник, но вряд ли позвонок треснул, кости у меня еще крепкие, еще старость кальций не вымывает. Ткнул под коленки, еще больнее, как электричеством дернуло, ног не чувствую. Сильные руки подхватили и с разгону вмяли в прокуренный полосатый живот, следом навалили Сипу, утрамбовали решеткой. Я отвернул лицо, да так и оставил смятым. Сипа засопел в воротник.

Снова конвоиры навалились на решетку, умяли сапогами.

Еще удары, лишние уже.

Полязгали засовом, замкнули.

Не хватало воздуха. В глазах темные круги. Я захрипел, заработал локтями.

Полосатые всколыхнулись.

Дышать нечем. Вместо дыхания мат, неразборчивый, негромкий, у каждого свой, кто как привык дышать, тот так и матерится.

Долго стояли, не ехали.

Потом поехали и запахло блевотиной. Толкотня, удары. Кто кого облевал, не видно.

На лицо брызнула кровь, чужая, разбили нос локтем, не мне.

Высадили на складских задах, у воды. В воде колыхался пластиковый мусор. Но это было море, я узнал его по запаху. Не примерещилось в сборке, в канализационной трубе бился прибой. Зачерпнуть бы воды в пластиковую бутылку и нюхать, мечтать о море и вспоминать море и всякую свободную воду, какая была в моей жизни.

Нас перекликнули и погнали к причалу.

9

Теплоход был старый, в ржавых потеках и вмятинах, обшивка умялась на ребрах, не скрывала скелет, но из гнилого нутра доносился гул двигателя, теплоход был еще живой. В ноздри клюзов ржавыми четками тянулись напряженные якорные цепи. Якоря не поднимали месяц или год, кто знает, как долго болеет и умирает железо в соленом тумане. На корме под шлюпбалками стояли на пластиковых упорах катера, кое-как укрытые от сырости брезентом. Вместе с угловатыми надстройками катера делали теплоход уродливым, неустойчивым, казалось, только якоря удерживали его, не давали перевернуться и лечь на дно.

Теплоход назывался «Двинск», порт приписки Архангельск, буквы едва читались. Название осталось от его прошлой жизни, а сейчас теплоход никак не называется, ни к чему ему название и порт приписки ни к чему. Нижний ряд иллюминаторов был замазан бежевой краской. Наверное, нам туда.

И трап был старый, с покореженными скобами.

Пятерками начали запускать на теплоход.

Полосатые поднимались по трапу на палубу, пробегали сквозь строй спецназа к распахнутой в трюм двери.

Я пробежал по трапу, споткнулся, плечом в перила, не упал, но тапок соскочил. Удар дубинкой.

— Быстрее пошел!

Рекс метил по голове, смазал, дубинка вкось пошла по уху на ключицу.

Еще удар, встречный, другой рекс бил, наискось по груди, не больно. Бить не умеют.

— Пошел!

У двери, подгоняя, ткнули в спину, и я загремел вниз, ласточкой по продавленным ступенькам, второй тапок потерял.

В трюме еще ударили, в поясницу, последний удар самый больной.

Трюм разделен решетками на большие клетки. В каждой несколько рядов сваренных из стального уголка трехъярусных нар, большая железная бочка с водой у входа и матрасы штабелями — где-то больше, где-то меньше, где-то уже разобрали.

В клетку вела дверь-калитка с навесными замками и засовами. У калитки рекс снял наручники.

— Пошел!

Когда вошел, пахнуло мазутом, понял, что ошибся, не бочка это и не для воды, разрезанный наполовину топливный бак прикреплен к решетке широкими обручами, параша, вот это что. Края острые, зазубренные, могли бы и «болгаркой» обработать, но поленились, или спешили, или нарочно хотели, чтобы полосатые мучились. Мир наполнен идиотами и садюгами, чтоб вам всем в аду на мазутных парашах сидеть с вечным поносом и вечно жопы резать об острые края.

Попал ногой в глубокую рытвину в полу, порезался. Когда-то здесь были перегородки кают или грузовых отсеков, но их снесли, наварили решеток, где захотели, и укрепили нары, а рытвины не стали заделывать.

Лампы провешены в клетках и по проходу тусклыми линиями, в кожухи не забраны, кабель провисает, можно дотянуться. Убийцы и самоубийцы мечтают о таких кабелях. Ну да черт бы с ними, с убийцами, любому нормальному захочется лампочку разбить, мне уже хочется. Или выкрутить ее и в жопу засунуть, не себе, конечно, не знаю пока кому. Или выкрутить и по голове ударить, не знаю пока кого. Лампочка от удара не разобьется, если ее правильно взять и правильно ударить, лампочкой еще легче убить, чем пустой бутылкой, многие об этом не догадываются, а зря.

Из глубины трюма звали, спрашивали не по-русски. Кавказцы, наверное, чечены, ингуши, даги или карачаевцы, они войну любят, на ПЖ их много.

Голоса отражались от голого железа.

Почти все клетки оказались заполнены и закрыты, получалось, этапы пришли не только из Белого Лебедя. Откуда еще? С Огненного? Из Черного Дельфина? Где еще в России сидят ПЖ?

Меня втолкнули в ту клетку, что посвободнее.

Моряк вдавил лицо между прутьев, командовал в проход:

— Лево на градус! Право не ходить! Вижу огни! Вижу топовые и красный бортовой! Выхожу из шлюза!