Читать книгу "Путь домой - Алексей Гравицкий"

Еще местные вели календарь, а кроме того — собрали радиоприемник и слушали эфир.

— Внимание, говорит Москва, — усмехнулся я.

— Если бы, — отмахнулся Митрофаныч. — Молчит Москва. И Екатеринбург молчит. Никого нет в эфире. Я сразу сказал: везде такая жопа. Иначе бы власти давно объявились. Ванька не верил. Теперь вот ты подтвердил, что везде так. Выходит, моя правда.

— А Ванька кто?

— А он радио и собрал. Радист наш.

— Как же приемник без электричества работает?

— Так и работает. Знаешь, что такое динамо-машина?

Что такое динамо-машина я себе представлял весьма смутно. Примерно так же, как патефон или автомобиль с паровым двигателем. То есть, в кино видел, в жизни не сталкивался. О чем честно сказал Митрофанычу.

— Город — зло, — поведал на это хозяин.

К тому времени, как закончили с лежанками, солнце скатилось к закату. Мы как раз затаскивали в дом второй свежесколоченный предмет меблировки, когда за кустами показалась темная макушка, и на двор выскочил парень лет девятнадцати.

— Привет, дядя Кирилл.

— Здорова, Тёмка, — кивнул Митрофаныч. — Чего надо?

— Да батя за дровами послал, а одному скучно. Думал, может, вам надо?

— Надо, — согласился Митрофаныч. — Только дел еще во. — Он полоснул себе ребром ладони по горлу, кивнул на меня: — Вон Серегу возьми. — Повернулся ко мне: — Сходишь? А я пока покашеварю, заодно барышень твоих к кухне прилажу.

Я пожал плечами:

— Давай топор.

Щепки бодро летели в стороны. Мы резво рубили в два топора, стараясь успеть до темноты, и звонкое тюканье эхом разносилось среди сосен.

Все же странно устроен этот мир. Вот, к примеру, Фарафонов заставлял работать из-под палки. Мотивировал это тем, что человек туп, ленив и сам делать ничего не станет. Не знаю, были ли люди, которых он превратил в рабов тупыми и ленивыми, но себя я таким точно не считал, а работать на Фару и его светлое будущее мне категорически не хотелось.

Митрофаныч работать не заставлял. Он ничего не просил, напротив: давал все и ничего не требовал взамен. Но работать, глядя на него, хотелось. А вернее сказать, не работать было стыдно.

И содранные лопатой ладони даже не навели на мысль о том, что можно отмазаться от похода за дровами. О сорванных мозолях я вспомнил тогда, когда с десяток раз махнул топором. Руки саднило нещадно, но работа все равно была в кайф.

Давно забытое ощущение. Уже ради этого стоило остаться в Коровьем броде.

— Слушай, Артем, — позвал я, — я так и не понял, как вы на самом деле называетесь? Митрофаныч говорил Белокаменный, потом Коровий брод…

— Запутались, дядя Сереж? — улыбнулся Артем.

Он вообще был улыбчивым и не очень разговорчивым. Не то стеснялся, не то склад характера такой. Бывают же молчуны, что предпочитают слушать, а не говорить. Артем с самого начала выслушал, что мы пришли из червоточины и остановились у Митрофаныча, удовлетворился этим объяснением и с глупыми вопросами не приставал. Меня это более чем устраивало, потому что пересказывать последние пару месяцев своей жизни еще раз не хотелось.

Меня парень с ходу стал называть дядей Сережей. Говорил он мало, скупо и по делу. При этом всем видом показывал благодушное расположение. И я решил сам его разговорить.

— Запутался, — кивнул я. — Есть малость.

— Белокаменным мы официально называемся, — заговорил Артем, орудуя топором в такт словам. — Дядя Кирилл говорит, что это туфта. В девяностых придумали. А, по-моему, это круто.

Я кивнул. В девяностых с развалом СССР переименовывали все подряд, до чего руки дотягивались. Да в той же Москве десятки улиц и станций метрополитена переименовали. Просто так — типа, к истокам возвращались. На самом деле — совковых идолов низвергали. Но молодежи, понятно дело, нравится. На то и молодежь.

— А Коровий брод — это раньше так деревня называлась?

— Поселок, — обиженно протянул Артем. — Какая вам деревня… Поселок мы, дядя Сереж. Нет, раньше поселок назывался Вороний брод. Я у мамки спрашивал, почему такое название, она сказала, что наша речка Пышма раньше мелкая была. Настолько, что ворона вброд перейти могла. Потому и название такое — Вороний брод. А Коровий брод это уже потом, после пробуждения придумали. Асбестовские.

— Какие? — не понял я.

— С Асбеста. Это там. — Артем махнул топором в сторону.

— А коровий-то почему?

— Как почему? — удивился парень. — Так ведь это… свет, из которого вы пришли. Он по руслу Пышмы в одном месте идет. Там как раз мелко. Так в том месте, раз в неделю в один день и примерно в одно время, из света корова выходит.

— Дикая?

— Нормальная. Вполне себе домашняя. Причем, как будто, одна и та же. У нас за три месяца тех коров целое стадо набралось. И все на одно лицо… то есть на одну морду. Ну вот. А дядьки с Асбеста приходили, как узнали, так давай ржать: Коровий брод! Так и пошло. Но мне Белокаменный больше нравится. Красиво.

— А те, с Асбеста, чего хотели?

— Да ничего. Обмен наладить. У них там своя жизнь, свои правила.

— Наладили?

— Так… — отмахнулся Артем. — Заходят иногда, меняются. Корову все выменять хотят, а лучше несколько. Но мы коров не отдаем. Одну им подарили по-соседски и всё.

Коров беречь — это правильное решение. Кто его знает, сколько их еще выйдет из света. И быки оттуда, насколько я понимаю, не приходят. Значит, рассчитывать на потомство не следует. Так что коровок поберечь стоит.

С другой стороны, их ведь можно и силой отнять. Но, судя по тому, что стадо с каждой неделей разрасталось, а на поселок никто не нападал, в Асбесте тоже жили не самые плохие люди.

Кстати, интересно, а местные не боятся, что на них как-нибудь нападут, и их анархии настанет крышка? Оружия-то я в поселке ни у кого не приметил. А народу маловато, придет толпа побольше и не отобьемся…

Я поймал себя на том, что думаю о себе как о части поселка. Быстро ж я к нему привык. Невероятно и неожиданно.

Возвращались мы уже совсем в темноте. С Артемом я распрощался на полдороги к дому Митрофаныча. Нечего парню в провожания играть: чай не баба, сам дойду. Тележку, на которую свалил лесозаготовки, я бросил возле покосившегося сарая.

Окошко дома светилось неярким подрагивающим огоньком. Из трубы в ночное лунное небо тянулась тонкая струйка дыма. Внутри дома фальшиво тренькали струны.

Я толкнул дверь. Пахнуло теплом и жареной картошкой. Домашним уютом. Поверх плывущих аккордов негромко зазвучал голос Митрофаныча.

Боже! Сколько лет я иду, но не сделал и шаг.

Боже! Сколько дней я ищу то, что вечно со мной.