Читать книгу "Темная сторона Петербурга - Мария Артемьева"

…Мои желания обострились в особенности, когда появилась она.

Она разбудила мою вечную жажду. Захотелось действовать.

* * *

Семь часов вечера. Пациенты отделения поужинали, и ходячие толклись последние два часа перед отбоем в дневной комнате, рядом с телевизором, который никогда не включали. Сестры с санитарками пили чай, готовясь к пересменке.

В Мишином боксе Борисовой я не нашел.

В отделении ее тоже не было. Торопясь, я помчался по коридору, заглядывая в палаты.

— Юлию Александровну не видели?

С Шевыревым мы чуть было не столкнулись лбами. Угрюмо зыркнув в мою сторону, он неохотно сообщил, что вроде бы заведующая намеревалась спуститься в архив.

— Что ей там делать? — спросил я раздраженно.

— Да вроде кто-то звонил ей оттуда. Почем я знаю? — Шевырев пожал плечами и ушел.

Я поспешил вниз.

Спускаясь на лифте в подвальный этаж, я думал о сходстве маниакальных идей Радкевича и лондонского Джека Потрошителя. На чем оно основывалось? На генетическом родстве? Одержимость — свойство наследственное.

Но как быть с историей Миши Новикова, которая таит в себе странный подтекст? Ведь и сами по себе идеи опасны для безумцев и могут носить характер эпидемического заражения. При постоянном воздействии на больной ум… Однако в этом случае кто-то должен был сыграть роль переносчика инфекции, носителя, передаточного звена…

Лифт загудел, подпрыгнул, и кабина остановилась. Я вышел на нижнюю площадку лестницы, оглянулся по сторонам. Табличка с надписью «Архив» и стрелкой-указателем висела в полутора метрах дальше, на стене. Я последовал за стрелкой.

В пустынном коридоре мои шаги отдавались гулким эхом. По потолку тянулись массивные вентиляционные трубы, сужающие и без того небольшое пространство; лампочки горели редко, чередуя полосы света и полумрака; то и дело попадались какие-то запертые двери, никак не обозначенные, безымянные. Дважды узкий коридор делал повороты, и в гулких полутемных углах мне мерещились чьи-то торопливые шаги. Кто-то перебежками догонял меня, сокращая постепенно расстояние между нами.

Я трижды оглядывался, испытывая приступы паники, но так никого и не сумел разглядеть. Гадостные подозрения бушевали во мне, и я торопился выйти на свет.

Когда я оказался у двери архива, изнутри раздался вопль, от которого волосы мои встали дыбом. Кричавший сразу смолк.

Я распахнул дверь — в помещении архива было темно. Ступив через порог, наугад вытянул руки, пытаясь нащупать выключатель, но он никак мне не попадался.

Я вжался в стену перед лицом тьмы и, уговаривая себя успокоиться, стал дышать тихо, вслушиваясь в малейшие шорохи и скрипы и надеясь что-нибудь разглядеть, когда глаза привыкнут к темноте.

В конце концов, в архиве имелось еще и окно. Тусклое, полуподвальное, никчемное в огромном помещении, оно пропускало очень мало света. И совсем ничего — вечером, после захода солнца. Но есть надежда, что во дворе зажгут фонарь. Мачту уличного освещения, так называемую. Иногда ее зажигают, если это кому-нибудь нужно… Мне очень, очень нужно!

Я занимал себя дурацкими рассуждениями, а совсем рядом кто-то шумно дышал. Там, впереди, что-то ворочалось, пытаясь, очевидно, исподтишка подобраться ко мне поближе…

Дверь скрипнула, впустив в помещение кого-то еще. Войдя, человек остановился.

— Юлия Александровна? — неуверенным свистящим шепотом позвали из темноты. Справа железо царапнуло по бетону, и я услышал, как кто-то ползет, тяжело дыша, в мою сторону.

— Алексей, ты здесь?

Этот голос я узнал, но не успел откликнуться, как послышались шум борьбы, стоны и невнятная ругань. Потом рядом что-то обвалилось, задев меня острым углом по уху. Заорав от боли, я дернулся — ухо горело и пульсировало, будто, его кипятком сбрызнули. Яростно я замолотил рукой по стене в поисках выключателя.

Рука наткнулась на нечто мягкое; охнув, я отскочил.

В этот миг какой-то автомобиль заехал во двор и мазнул фарами по окну. Ярко, как луч прожектора или вспышка молнии в грозу, высветило передо мной надпись: «Смерть красавицам!» Это было написано кровью прямо на стене.

Я обернулся. Свет фар медленно ехал вдоль стены, размыкая тьму, разрезая ее на части — машина на улице делала разворот, а я следовал глазами за беспощадным светом, жадно вглядываясь в открывающуюся мне картину.

Шкаф с архивными бумагами слева повален. Черноволосая женщина с перекошенным бледным лицом смотрит на меня; взгляд ее полон слез, злобы и ярости. А рядом с ней…

Я не мог отвести глаз от его окровавленных рук, которыми он держал нож.

Штерн.

Передаточное звено? Переносчик заразной идеи?

В этот момент Юлия Александровна вздрогнула и громко, отчаянно прошептала:

— Не надо!..

Последнего слова я не расслышал.

Кто-то ударил меня сзади по голове.

Мне повезло: за секунду до этого я успел сделать шаг вперед — удар вышел смазанным и своей цели не достиг.

Убийца хотел раскроить мне голову, но только напрасно разозлил меня, наставив шишку на затылке.

Я развернулся и всем корпусом бросился на нападавшего, припер к стене, прижал локтем его бьющийся горячий кадык. Негодяй брыкался, выл, пытался укусить — но я продолжал душить его, другой рукой колотя под дых что было сил, кулаком, пока он не обмяк и не свалился на пол у моих ног.

И тут наконец вспыхнули люминесцентные трубки дневного света под потолком.

— Здоровенный же бугай, — тяжело дыша, сказал сзади Штерн.

— Кто?! — дернувшись на звук его голоса, крикнул я. Ординатор Семагин, дылда и атлет, громоздился кулем у моих ног. — Кто?!

— Ты, ты, Алеша, — успокаивающе похлопав меня по спине, сказал старик. — Просто… Попович какой-то, со Змей Горынычем вкупе. Иди сюда.

Я действовал чисто инстинктивно.

Юлия Александровна, всего минуту назад отчаянно противостоявшая убийце, неожиданно сомлела — то ли от значительной кровопотери, то ли от пережитого потрясения. Я поднял ее и понес к лифту. У нее оказались две глубокие раны на предплечьях и груди — по счастью, не колотые, а резаные. Сильнее пострадали руки — она отбивалась от нападения, загораживая руками лицо.

В приемном покое ей оказали немедленную помощь. На всякий случай вызвали даже бригаду реанимации. Когда ее положили на носилки, она мне улыбнулась.

И я поразился — насколько же предубежденным болваном надо быть, чтобы не заметить того, что так ясно увидел я теперь. Никакая она не стерва и не карьеристка. И нет у нее пузатого мужа-коммерсанта. Вообще никого нет. Есть одиночество, жуткое, арктическое одиночество, колючая полярная ночь и страх, что так вот и жизнь пройдет, а рассвет никогда не наступит.