Читать книгу "Анафема - Сергей Чекмаев"

— Снайпер подстрелил. А тут — чини, взяли меня в оборот, еле вырвался. Дополз до наших. Говорят, когда врач начал меня резать, я смеялся. Врут, наверное. Я ничего такого не помню.

— Тебе, наверное, тяжело об этом говорить? — мягко спросила Аурика.

Савва пожал плечами.

— Да нет.

— Тогда почему ты…

— Почему я спросил, действительно ли ты хочешь это знать?

— Ну… да.

— Не хочу вас обижать, — начал Савва, — но у вашего пастуха я просил таких, чтобы можно было не только в кровати кувыркаться, но и поговорить, на жизнь пожаловаться. Вот я и хотел узнать — ты от чистого сердца это спрашиваешь или потому, что так по роли положено. Знаешь, Аурика, война — это дерьмовая мясорубка, и о ней совсем не хочется рассказывать… э-э…

— Проституткам, — закончила за него Людмила.

— Вроде того. Только давайте хотя бы на эту ночь забудем это слово. Лучше уж по-японски — гейши. И Аурике будет приятно. Восток как никак.

Смуглянка улыбнулась:

— Люда права. Ты совсем другой.

Корняков кивнул, открыл холодильник. В морозилке мерзла литровая «Гжелка». Савва свернул ей голову, набулькал рюмку водки и со смаком выпил. Подмигнул застывшим как изваяния девушкам:

— Ну, чего застыли? А ну в душ, быстренько! Людмила и Аурика, на ходу раздеваясь, двинулись в ванную.

Корняков с удовольствием разглядывал девушек — дверь в ванную осталась приоткрытой. Людмила, белея полосками незагорелой кожи на груди и бедрах, стояла под душем. Вода лилась ей на плечи, стекала по груди, растекалась пленкой по телу. Аурика, вся цвета мороженого крем-брюле, намыливала мягкую варежку. Савва прищелкнул языком.

«И будет у нас на первое крем-брюле … да, с нее и начнем, — решил он. — А Людочка пусть наблюдает и повествует о концептуальных взглядах Паоло Коэльо на отношения социума и индивида в современном мире. Она же у нас по роли интеллектуалка».

Он вернулся в спальню, воткнул в магнитофон кассету и раскинулся на постели. В телевизоре вскрикивали, бормотали и стонали.

— Тьфу, гадость! — сказал Савва, чувствуя себя султаном, ожидающим появления наложниц.

Послышалось шлепанье босых ног. Людмила и Аурика, в полупрозрачных кимоно, скользнули в комнату. Смугляночка прилегла на постель, подкатилась Савве под бок.

— Ты не скучал без нас?

— Извелся весь, — подтвердил Савва.

Людмила присела рядом, провела пальчиками по его груди, задержалась на круглой пулевой отметине на плече.

— Снайпер?

— Он, сволочь. Ладно, это детали, не будем об этом. Девочки, я ополоснусь, а вы пока разомнитесь. Ночь у нас будет трудная и долгая, но веселая.

Савва поднялся, потянулся, разминая мышцы. Аурика подмигнула ему, сказала:

— Может, тебе помочь?

— Нет, — ответил Корняков, — я большой мальчик, сам справлюсь. А вы тут не расслабляйтесь.

Смуглянка игриво развязала пояс кимоно, спустила его с плеч. Людмила склонилась над ней, повела плечами и закрыла глаза.

«Господи, прости мои прегрешения, ибо слаб я и не могу сопротивляться желаниям плоти».

Савва сглотнул слюну и поспешил в ванную.

С первого в своей жизни настоящего задержания Даниил возвращался подавленным. Жалость к несчастной Жене переполняла его, и одновременно инок корил Артема Чернышова. Увидев, как спокойно тот отнесся к страданиям девушки, Даниил счел его равнодушным и черствым. Конечно, старший контроллер постоянно сталкивается со страданиями и болью, привык к ним, если можно, конечно, привыкнуть спокойно относиться к людской беде. За многие месяцы работы в Анафеме душа Артема, наверное, покрылась коркой. Даниил жалел его, но оправдать все равно не мог. Безвольно висящее на цепях тело несчастной девушки воочию стояло у него перед глазами.

Инок не переставая молился про себя и за исцеление ее телесных ран, и за спасение души Кирилла Легостаева, бывшего Наместника.

«Спаси, Господи, и помилуй заблудшую душу Кирилла, прости грехи его тяжкие. Прости ему поклонение идолам, кощунство и насмешки над именем Твоим, прости сребролюбие и жестокосердие, тайное присвоение чужого, блуд и пристрастие к нечистым зрелищам и утехам. Спаси, Господи, и помилуй…»

В толчее метро Даниил едва не пропустил свою остановку. Металлический голос уже объявил Новые Черемушки, двери открылись. Пробираясь к выходу, Даниил случайно задел пожилую торговку. Ее сумка оказалась заполнена газетами — видимо, женщина весь день простояла где-нибудь в переходе, а сейчас возвращалась домой. От толчка сумка раскрылась, на пол посыпались туго перетянутые веревками пачки газет.

— Куда прешь?! Совсем глаза пропил?

— Простите, пожалуйста.

— Как тебя только в метро пустили?! Боров неуклюжий!

Бормоча извинения, инок нагнулся, и помог собрать газеты. На одной из них ему бросился в глаза заголовок: «Анафема. Гроза преступности или оружие самозащиты православия?»

Даниил вздрогнул, словно от удара. Наверное, сейчас он действительно походил на пьяного. Все, что он знал раньше, все, чему его учили, оказалось неверным. Привычный мир рухнул. Люди, которым Божьим Словом предписано бороться со своей греховной природой, нарушали библейские заповеди на каждом шагу. Прелюбодействовали, воровали, обманывали, сквернословили.

Из-за маленького происшествия с газетами Даниилу пришлось доехать до следующей остановки. Весь перегон торговка неодобрительно косилась на него и что-то бормотала. Инок долго убеждал себя, что должен смириться, промолчать, но обида и горечь взяли вверх. Он не выдержал:

— Простите меня, я же не нарочно.

Из динамиков донеслось: «станция Калужская». Двери раскрылись, Даниил уже сделал шаг вперед, но все-таки обернулся, взглянул пенсионерке прямо в глаза:

— Господь наш велел прощать. Неужели это так сложно — простить человека?

Женщина промолчала. Но в ее взгляде Даниил уловил отблеск сомнения. Поезд уже нырнул в туннель, ветерок лизнул пустую платформу, а инок все стоял на краю.

Откуда эта озлобленность? Что он сделал этой женщине?

Хотя… Даниил встрепенулся. Может, у нее личное горе или несчастье в семье? Это, конечно, ее не извиняет, но, по крайней мере, объясняет поведение.

«Помилуй ее, Господи. Прости сквернословие и гнев. Пусть не очернит ее сердце вина за личную обиду».

Домой он пришел совсем разбитым. Перекрестился на образа, поклонился. С облегчением снял простую кожаную куртку, пока непривычную после стольких лет иноческой рясы.

В комнате царил холод и пустота. Уходя, Даниил открыл окно, и квартиру немного продуло. Осень уже развернулась вовсю, по ночам случались и заморозки, да и днем температура не поднималась выше плюс десяти.