Читать книгу "Последний инженер - Евгения Мелемина"

В полной тишине слышно было, как внутри бурлит и перекатывается. Грибок разрастался. Он питался органами Джонни, отравляя их анестезирующим ядом, а потом выделял газ. Сытая отрыжка мерзкого грибка бродила по внутренностям Джонни, он был раздут, как утопленник, руки и ноги отекли, веки распухли.

Джонни мерз. Одеяло, приспосабливающееся к температуре в помещении, его не спасало. Руки и ноги превратились в ледышки, Джонни заплакал меленькими холодными слезами и заснул только под утро, когда в коридорах начали раздаваться голоса и тихие скрипучие звуки прорезиненных подошв.

Джонни снилось, как деловитая и веселая мама выгребает из него руками печень и легкие, сердце и желудок, складывает их в мешок и говорит: «Ну вот, милый, теперь ты здоров!»

«Куда? – слабо пищал Джонни. – Куда ты это уносишь? Не выкидывай это! Мама-а-а-а…»

Он очнулся от запаха ее духов. Ландыши с ноткой ириса. Теплая ладонь на лбу.

– Милый, выпей гомеопатию, – сказала она и сунула ему в рот беленький шарик. Сунула с оглядкой, чтобы никто не заметил. Дополнительные виды лечения здесь не приветствовались, тем более такие, из разряда полулегального шарлатанства.

Осенний рассвет посыпал волосы и плечи матери серым пеплом. Стекла испещрили извилистые мокрые дорожки, но Джонни не слышал шума дождя.

В тоскливом предчувствии он поднялся и, поддерживаемый матерью под руки, поволокся к окну. Ничего не было видно, кроме бесконечных крыш, грязных дорог и изгиба ребристой черной реки.

– Пойдем гулять, – попросил Джонни, – пожалуйста, пойдем гулять!

Ему казалось, что стоит только выйти за дверь и картина изменится: появится солнышко, тенистый парк, где он обычно играл в мяч, старая деревянная скамейка, от которой он тайком ножиком отломил две длинные покрашенные щепки, и маленький пруд с плавающими по поверхности желтыми фонариками водяных лилий.

Все это специально спрятано от него под слоем грязной, неподвижной картины, поставленной под окна специально для того, чтобы из больницы не хотелось убегать.

– Пойдем гулять!

– Тебе нельзя выходить, милый.

– Тогда я тут умру! Умру, если меня не выпустишь!

Он вывернулся из ее объятий и побежал. Бежал неуклюже, шатаясь, босые ноги разъезжались по полу, но все-таки он первым успел схватиться за ручку двери и выброситься в коридор.

Силы иссякли, он повалился на живот и носом очень больно ударился обо что-то твердое. Моментально потекла дурно пахнущая кровь, заливая голубую пижаму и дрожащие руки.

Джонни заметил, как что-то мелькнуло рядом, и откатился к стене, и остался сидеть, прикрывая нос ладошкой и глядя, как по коридору медленно идут двое. Оба высокие и широкоплечие. Оба в глянцевитой черной форме и тяжелом корпусе брони. В высоких ботинках с толстой ребристой подошвой и в шлемах с матовым забралом.

Они не обратили на Джонни никакого внимания, хотя именно о ботинок одного из них он расквасил нос.

Они были воплощением сказочной силы, и Джонни чуть не задохнулся от восхищения.

Взвизгнувшая мать кинулась к нему и, подхватив под мышки, поволокла обратно в палату. Джонни не сопротивлялся. Он блаженно смотрел в потолок, похрюкивая от заливавшей глотку крови, и мечтал.

Вечером он не удержался и спросил:

– Меня сделают таким же?

– Каким? – рассеянно спросила мать. Она пристроила на подоконнике пластиковую доску и терла на ней принесенную с собой натуральную морковку.

В больнице кормили вкусной и сытной распечатанной едой, но Джонни удавалось перехватить ее только по утрам, пока мать еще не пришла. В остальное время его обеды и ужины отправлялись в мусорку, и вместо них приходилось жевать сухие и невкусные овощи.

– Таким, – неопределенно ответил Джонни, собрался с силами и сказал запрещенное слово: – Меха.

– Что? – встревожилась мать. Она бросила тереть морковь и метнулась к сыну проверять температуру. – Кто тебе сказал про меха? Кто тебе сказал, что из тебя сделают меха? Бог этого не допустит, милый. Он просто дарит тебе новый набор органов, как я дарю тебе игрушки на день рождения. Он и я любим тебя и ни за что не позволим превратить тебя в робота.

– Мне нравятся роботы, – застенчиво сказал Джонни.

– Запомни, – сказала мать, – запомни: меха – это бездушные сатанинские отродья.

Это прозвучало так страшно, что Джонни расплакался, и долго еще у него звучало в голове слово «отродья», произнесенное злым, задыхающимся голосом матери.

За день до операции она пригласила к Джонни священника. Тот задерживался, и мать то и дело выбегала на крыльцо, чтобы проверить, не показалась ли его машина. Джонни сидел на кровати, чистенький и умытый, раздутый и похожий на медузу. Кожа рук и ног стала такой прозрачной, что просвечивались вены и сосуды. Один глаз не открывался, с распухших губ постоянно стекала слюна.

Джонни готовился расплакаться. Он был уверен, что через священника на него будет смотреть сам бог и увидит все: и слюни, и ужасные волдыри. Богу станет противно, и он навсегда покинет Джонни.

Если бы только мать послушала его и никого не приводила до операции! Но она не слушала, ей было все равно, и у Джонни горло болело от невыплаканных слез.

Дверь открылась, и он долго не решался поднять голову, а потом все-таки поднял, потому что в палате стояла тишина и ничего не происходило.

У противоположной стены стоял меха. Тот самый меха из коридора, в черном костюме и тяжелом панцире брони. На нем был шлем, а в руках – короткоствольный разрядник.

Джонни в ужасе вытаращился на него. Зачем он сюда пришел? Ведь мама вернется и выгонит его, будет кричать плохие слова, называть отродьем!

– Уходите, – попросил Джонни, – уходите, иначе моя мама… моя мама…

Он не мог объяснить, что произойдет дальше. Ему было стыдно за то, что сейчас случится, но объяснить этого он не мог.

Меха стоял неподвижно.

Через секунду в палату вошла мать, улыбаясь и сияя лицом. На ней было праздничное синее платье, наглухо застегнутое на все пуговицы.

Священник зашел следом и обратил к Джонни скорбное коричневатое лицо.

На меха никто не обратил внимания.

– Прими благословение, милый, – задушевно шепнула мать.

Джонни покорно склонил голову, но не запомнил ни секунды из таинства благословения, потому что неотрывно смотрел на черный силуэт охранявшего их меха.

– Это был ты? – слабым голосом спросил Джон. – Ты все это видел?

– Видел, – сказал Морт, закидывая в рот кусочек сырного пирога. – И что с того?

– Ко мне больше не приводили священников, – сказал Джон, – это был последний раз. Мать знала, что со мной будет, и… обманула меня.

Это признание далось ему нелегко. Всю жизнь он прятался от правды, всю жизнь оправдывал свою мать, а правда была такова: величайшая поборница натурального, рьяная противница меха-технологий и религиозная до кончиков ногтей мамаша Доу сделала из своего сына меха и тем спасла ему жизнь, но навсегда лишила семьи и Бога.