Читать книгу "След хищника. Осколки - Дик Фрэнсис"

— Глаза... — она говорила громко, словно сами слова требовали ожесточенности, — они смотрели на меня. Когда я спала. Я знаю. Они входили и смотрели.

Алисия внезапно повернулась к «Лендроверу» и на самом деле пнула шину.

— Они приходили. Я знаю. Ненавижу... ненавижу... я не могу выносить... их глаза.

Я обнял ее и прижал к себе.

— Алисия... Алисия... Это же все пустяки... Ну и что, что смотрели?

— Я чувствую себя грязной... липкой...

— Как изнасилование?

— Да.

— Но ведь...

Она молча решительно покачала головой.

— Откуда вы знаете, что они заходили?

— По «молнии», — ответила она. — Я говорила вам, что я запомнила каждый стежок в этой палатке... Я знаю, сколько зубчиков в «молнии». Иногда она была открыта на несколько зубцов выше, чем обычно. Они открывали «молнию» и заходили... и застегивали ее на разном уровне... на шесть-семь зубчиков выше, на десять ниже...я боялась этого.

Я стоял, обнимая ее, и не знал, что и сказать.

— Я старалась не обращать внимания. Но мне снилось... — Она осеклась, затем закончила:

— Мне снились глаза.

Я погладил ее по спине, стараясь утешить.

— Расскажите мне, что еще вам невыносимо, — попросил я.

Она так долго стояла, уткнувшись носом мне в грудь, что я уж начал было думать, что это все, но наконец с какой-то холодностью в голосе она заговорила:

— Я хотела понравиться ему. Хотела ему угодить. Я говорила папе и Пучинелли, что у него был холодный, голос... но это было... только поначалу. Всякий раз, как он приходил с микрофоном, чтобы записать мой голос, я... подлизывалась... — Она помолчала. — Я... ненавижу себя. Мне было омерзительно... ужасно... невыносимо... стыдно.

Она замолчала. Просто стояла и молчала. Немного погодя я, сказал:

— Очень часто похищенным начинают нравиться их похитители. В этом нет ничего необычного. Просто человек не может жить без хоть какого-то дружеского участия. В обычных тюрьмах между охранниками и заключенными складываются определенные дружеские отношения. Когда захватывают группу заложников, некоторые из них сближаются с захватившими их террористами. Иногда заложники упрашивают освободивших их полицейских не причинять зла похитителям. Вы не должны обвинять себя в том, что вы хотели расположить к себе человека с микрофоном. Это нормально. Обычно. А он... как он реагировал?

Она сглотнула.

— Он называл меня... милая девочка.

— Милая девочка, — повторил я. Мне она тоже казалась милой. — Не надо себя винить. С вами все в порядке. Все пытаются расположить к себе похитителей как могут.

— Почему? — горячо спросила она, хотя голос звучал глухо.

— Потому что антагонизм порождает антагонизм. Человек, который сумеет расположить к себе похитителя, находится в большей безопасности. Бандиты тогда вряд ли причинят жертве зло... будут осторожнее — для ее же собственного блага не будут показывать ей своих лиц. Они не захотят убивать того, кто им понравился.

Она содрогнулась.

— А что до того, что они приходили смотреть на вас во сне... может, они с сочувствием на вас смотрели. Может, они хотели удостовериться, что с вами все в порядке. Ведь они не могли смотреть на вас, когда вы бодрствовали.

Я не был уверен, что сам хоть на йоту верю себе, но это было, по крайней мере, возможно. А остальное было правдой.

— Ведь эти ребята — не похитители, — сказал я.

— Нет, конечно, нет.

— Просто мужчины.

Она кивнула, по-прежнему уткнувшись мне в грудь.

— Вам ведь не их глаза снятся.

— Нет, — глубоко вздохнула она.

— Не ездите с группой, пока вы не будете чувствовать себя в порядке.

Попси найдет вам лошадь в Даунсе. — Я помолчал. — Не беспокойтесь, если завтра утром вас снова скрутит. Если знаешь причину болезни, то это не значит, что болезнь прошла.

Она еще немного постояла, затем медленно высвободилась из моих объятий и, не глядя мне в лицо, сказала:

— Не знаю, что бы со мной было без вас. Наверняка я попала бы в психушку.

— Однажды, — мягко сказал я, — я приеду на Дерби и буду аплодировать вам на финише.

Она улыбнулась и забралась в «Лендровер». Но вместо того чтобы повернуть домой, я повел машину вверх по холму к тренировочному плацу.

— Куда вы едете? — спросила она. — Никуда. Всего лишь сюда. — Я заглушил мотор и поднял рычаг ручного тормоза. На травянистом склоне стояли ряды барьеров, пустые и опрятные. Я не собирался выходить из машины. — Я говорил с Пучинелли, — сказал я.

— О!

— Он нашел еще одно место, где вас держали последние дни.

— О... — тихо сказала она. Однако в голосе ее уже не было ужаса.

— Для вас что-нибудь значит такое название, как отель «Вистаклара»?

Она задумчиво нахмурилась и покачала головой.

— Это в горах, над местечком Виральто, о котором вы мне рассказывали. Пучинелли нашел там сложенную зеленую палатку. На сеновале заброшенной конюшни.

— Конюшни? удивленно спросила она.

— Угу.

Она поморщилась.

— Там не пахло лошадьми.

— Их там уже пять лет как не держат, — сказал я. — Но вы сказали, что чувствовали запах хлеба. Отель сам выпекает хлеб. Вот только... почему именно хлеб? Почему вообще не запахи кухни?

Она посмотрела вперед через ветровое стекло на мирные холмы и глубоко вдохнула свежий душистый воздух. А потом спокойно, без напряжения, объяснила:

— Вечером, когда я ела, приходил один из них и говорил, чтобы я просунула под «молнию» тарелку и парашу. Из-за музыки я никогда не слышала, как они подходили. Я понимала это, только когда кто-нибудь что-то мне говорил. — Она помолчала. — Короче, когда я просыпалась утром, мне приказывали снова забрать тарелку и парашу... уже чистые и пустые. — Она снова замолчала. — Именно тогда я и почувствовала запах хлеба, в эти последние несколько дней. Утром... когда параша была пуста. — Она замолчала и повернулась ко мне, ожидая моей реакции.

— Жалкое положение, — сказал я.

— М-м... — Она чуть ли не улыбнулась. — Невероятно... но я привыкла. Даже и не подумаешь, что к такому можно привыкнуть. Но, в конце концов, это же собственный запах... и после первых нескольких дней я перестала ощущать его. — Она снова замолчала. — Первые дни я думала, что сойду с ума.

Не от тревоги, чувства вины или ярости: от скуки. Час за часом ничего, кроме этой проклятой музыки... не с кем поговорить, не на что смотреть... я старалась заниматься зарядкой, но день ото дня я становилась все более ленивой, и спустя недели две-три я просто перестала и стараться что-либо делать. Дни словно слились в один. Я просто лежала, музыка словно текла сквозь меня, а я думала о своей жизни... Но она казалась такой далекой и нереальной. Реальной была параша, макароны и пластиковая чашка воды дважды в день... да еще надежда, что человек с микрофоном будет доволен моим поведением... что я понравлюсь ему.