Читать книгу "Королева эпатажа - Елена Арсеньева"

Вопрос бы задан в самую что ни на есть удачную минуту: Варвара Васильевна как раз хлопотала над косыночкой, прикрывавшей белые плечики Елизаветы от ярких солнечных лучей, и руки ее так и порхали над плечами и грудью жены Александра, так и порхали…

Если Александр спокойно относился к утверждению, что дружба между мужчинами может перейти даже в любовь, как доказывают многочисленные античные примеры, то при виде разнеженных глаз жены, томно взирающих на Головину, он ощутил ужасное отвращение, в котором без следа утонула вся та нежность, которую он некогда испытывал к Елизавете.

Графиня Головина была немедленно удалена от двора. А Александр принялся издевательски, методично сводить Елизавету с Адамом Чарторыйским.

Катрин довольно улыбалась. Дело сделано. Елизавета уже на полпути к изгнанию. Теперь следует поработать над родителями. Сообщить им, что их невестка — распутница.

И тут произошло два события.

Умерла императрица. На престол взошел отец, который теперь именовался его величество Павел I. Катрин чувствовала себя так, будто она бежалабежала — и с разгону врезалась в стену. Значит, у Александра нет никаких шансов оказаться на престоле, а у нее — сесть там рядом с ним? Разве что отец умрет… Или, к примеру, его убьют какиенибудь злодеизаговорщики…

А почему бы и нет? В истории сколько угодно примеров, когда тирана убивали. А то, что отец был тираном, знали все. Значит, стоит подождать, пока трон снова освободится.

Для Александра и Катрин!

Второе событие сначала занимало ее ничуть не меньше.

Елизавета заболела. «Может быть, умрет?» — с надеждой подумала Катрин.

Ничуть не бывало! Оказалось: она беременна.

От кого? Катрин чуть голову не сломала над этим вопросом — от мужа или от любовника? Как поведет себя брат?

Александр вел себя, словно был счастливейшим из отцов, ожидающим вполне законного прибавления семейства.

Родилась девчонка. Ну, разумеется! Кого еще может произвести на свет эта белая баденская мышь? Вот если бы Катрин… О, она рожала бы только сыновей, тут нет никакого сомнения!

С малявкой все носились, как с писаной торбой. Пушки стреляли, проводились парады, устраивались балы. Точно такая же суматоха воцарялась, помнила Катрин, когда рожала маменька. Но ведь ее братья и сестры были императорскими детьми, появление на свет которых стоит отмечать пышно. А эта… тщедушная, чернявенькая какаято…

Чернявенькая? Но ведь и Александр, и Елизавета белокуры и голубоглазы! В кого же она такая чернявенькая?

Понятно, в кого! Значит, Александр простонапросто проявляет дурацкое благородство! Это не его ребенок!

У Катрин сразу отлегло от сердца. И она чуть ли не вприпрыжку помчалась к маменьке, чтобы с самым невинным видом удивиться, отчего это младенчик родился с черными глазками и черными волосиками. Или, может быть, волосы посветлеют, а глазки изменят цвет?

У маменьки у самой глазки изменили цвет от ужаса, и Катрин поняла, что императрица (как всегда, впрочем) ничего не видела дальше своего носа. Она не удостоила дочь ответом, подхватила юбки и понеслась к мужу.

Результатом сего явился вопрос, который император Павел задал статсдаме баронессе Ливен:

— Сударыня, возможно ли, чтобы у мужаблондина и женыблондинки родился черненький младенец?

Шарлотта Карловна и бровью не повела:

— Государь! Бог всемогущ!

Однако император, такое впечатление, во всемогущество Божье не слишком поверил. Адам Чарторыйский был немедля послан министром, то есть посланником, к королю Сардинии — строго говоря, в неизвестном направлении, потому что короля Сардинии французы из его королевства изгнали, и трудно было даже вообразить, где его теперь искать, это раз. А вовторых, русский министр — последнее, в чем сейчас испытывал нужду вышеназванный король.

Елизавета осталась в России… Правда, маменькаимператрица смотрела на нее с вызывающим отвращением, вся почта невестки перлюстрировалась, император делал вид, что ее вовсе не замечает, а муж все время проводил с Марьей Нарышкиной. Но Елизавету не выслали из России!

Катрин от злости пообгрызла все ногти, получив за это ужасный нагоняй от унылой старухи фон Ливен, и принялась размышлять над тем, как все же подобраться ей к трону. И вдруг… Вдруг случилось истинное чудо!

В Петербург был привезен из Вюртемберга принц Евгений, племянник Марьи Федоровны. Ему было тринадцать лет, и, приглашая его в Россию, Павел сначала хотел всего лишь сделать любезность жене. Однако постепенно намерения его переменились.

Самому Евгению родство с русским императором, помешанным на старопрусской военной системе Фридриха II, приносило пока только одни неприятности. С туго заплетенной по моде того времени косой, круто завитыми локонами, запрятанными под неудобную шляпу, закованный в зеленый кафтан, узкий желтый жилет, такие же панталоны и зеленые сапоги с золотыми шпорами, он чувствовал себя несчастным изза того, что лишен всех развлечений своего возраста, и недолюбливал венценосного родственника. В Петербурге самым впечатляющим оказался для Евгения мучительный подъем по слишком крутой лестнице Михайловского замка — ботфорты были непомерно высоки и мешали сгибать ноги.

И вот он оказался перед лицом императора… Воспитатель принца Дибич дал ему строгое наставление — преклонить одно колено пред русским царем, однако изза жестких и высоких голенищ ботфортов это никак не удавалась сделать. Внезапно, пытаясь согнуть голенище, принц потерял равновесие и рухнул на оба колена. Император был, видимо, тронут стараниями неуклюжего толстого мальчика. Он поднял Евгения обеими руками, опустил на стул и приветливо разговорился с ним. Евгений скоро освоился и болтал безудержно!

— Знаете, ваше величество, — сказал он в ответ на какойто вопрос, — путешествия не делают человека умнее!

— Почему вы так думаете? — спросил Павел с улыбкою.

— Да потому, — ляпнул мальчик, — что Кант никогда не выезжал из Кенигсберга, а мысль его обнимала весь мир.

Лицо Павла так помрачнело, что Евгений даже струхнул.

— А что такое, маленький человечек, знаете вы о Канте? — сурово спросил он.

Молнией промелькнуло в голове юного принца запоздалое воспоминание о решительном отвращении, которое испытывал русский император вообще ко всем философам (в противоположность, между прочим, своей матушке!).

— Я ничего не знаю о его творениях, — быстро нашелся Евгений, — они для меня — иероглифы. Но сам он сделался историческим лицом, и его не обходят молчанием на уроках истории.

Отчегото слова эти привели императора в исступленный восторг. Он пожал Евгению руки, несколько раз потряс за плечи, послал воздушный поцелуй и удалился, напевая.

Едва принц вернулся в покои, отведенные ему для жилья, как от имени императора ему передали Мальтийский орден (высшее отличие, какое только мог даровать Павел понравившемуся ему человеку!). А потрясенный генерал Дибич передал своему подопечному слова, сказанные ему императором: «Благодарю вас, генерал, за сопровождение принца; он теперь мой навсегда. Он превосходит мои ожидания и будет, я уверен, вполне соответствовать моим намерениям».