Читать книгу "Обскура - Режи Дескотт"

«А ты, Жан Корбель? Сохранится ли твоя способность к точной диагностике лет через тридцать — сорок, когда уже не будет сил взбираться по лестницам? Когда ты, уже старик, будешь принимать пациентов только у себя в кабинете? До тех пор, пока и сам не испустишь последний вздох?..»

Отец всегда превосходил его ростом — даже теперь, когда уже сильно сутулился. Разве могла какая-то женщина соблазнить его при жизни жены? Нет, его жизнь всегда напоминала аскезу. Охваченный неожиданным волнением, Жан подошел к отцу и слегка сжал его плечо. Он тоже не сдастся.

Оказалось, что Сибилла тоже подумала о нем: и если он купил ей цветы, то она вернулась домой с бутылкой вина и телячьей вырезкой, которую потушила с картофелем, луком и морковью. Вкусный запах жаркого Жан ощутил еще внизу, когда только начал подниматься по лестнице.

От радости Сибиллы при виде букета пионов он почувствовал себя неловко. Становилось ясно сразу многое: Сибилла любит только его, ему так легко ее порадовать, и тем не менее он так редко берет на себя труд это сделать. Его отсутствие на премьере было забыто. Если он придет на спектакль завтра вечером, то окончательно искупит свою вину, и она больше не будет на него сердиться. Но самое главное — ему удалось прогнать от себя призрак Обскуры, воспоминание о которой, тем не менее, несколько раз пыталось вторгнуться в его мысли.

Нет, все же Сибилла была настоящим ангелом. Она с легкостью относилась ко всем невзгодам, если только не позволяла завладеть собой ненужному беспокойству.

От вина ее щеки порозовели, она то и дело смеялась, показывая белые зубки, из ее растрепавшейся прически выбилась прядь, порой закрывающая левый глаз и скользящая вдоль щеки, тяжелый узел волос съехал с затылка к шее. В этот вечер Сибилла не должна была играть в театре, и даже не слишком заметный успех пьесы ее больше не волновал. Она рассказывала всякие забавные вещи об актерах, режиссере, директоре театра — досталось всем. Ее оживленная болтовня делала этот вечер приятным, как никогда. Семейная гармония, подумал Жан, дороже всего золота мира.

Даже из кухни, куда она отнесла грязную посуду после ужина, Сибилла продолжала рассказывать театральные анекдоты, пока Жан, спокойный и умиротворенный, сидел у камина с бокалом в руке.

— Я тебя хочу, — прошептала она, подойдя и усевшись ему на колени. И добавила, слегка раздвинув его губы языком: — Сегодня ночью. — Одно это прикосновение доставило ему необыкновенное удовольствие.

Ей не нужно было особенно стараться, чтобы его распалить. Ее поцелуй еще не закончился, когда Жан почувствовал возбуждение. Но он подавил его — сейчас ему нравилось просто на нее смотреть.

Он прекрасно понимал всю ее стратегию. Все эти приготовления, парадный ужин, хорошее настроение… Но в конце концов, если ей так хочется подарить наследника семейству Корбель, — почему бы и нет?

— Надеюсь, по крайней мере, ты не подхватил сифилис, когда твои пациентки расплачивались натурой? — прошептала Сибилла уже в спальне. И со смехом добавила, расстегивая его рубашку: — Брать плату натурой — это ведь у вас семейная традиция.

Жан знал, о чем она говорит. В его памяти возник небольшой этюд Леона Жерома «Юные греки, стравливающие бойцовых петухов», который художник подарил его отцу в обмен на краски. Разумеется, сам он никогда не брал с пациенток «плату натурой», хотя при этих словах перед ним появился и другой образ, помимо этюда Жерома, гораздо более волнующий и опасный: Обскура, снова она, соблазнительная и недостижимая, с густыми волосами цвета красного дерева и легкой россыпью веснушек. Обскура, чье лицо он вдруг снова увидел в лице Сибиллы, глядя на него снизу — точно таким же, как в первый ее визит, когда она сидела в смотровом кресле… Сибилла между тем уселась на него в позе наездницы, обхватив его запястья и прижав их к кровати.

Между этими двумя женщинами, Сибиллой и той, другой, которая нарочно исчезала, чтобы вернее его соблазнить, существовала некая странная связь и помимо внешнего сходства: обе позировали для копии «Олимпии» — одна ему самому, другая — неизвестному завсегдатаю публичных домов.

Сибилла ускорила движения, ее стоны удовольствия становились все громче. Пик наслаждения был близок. Она была необыкновенно хороша в этой позе: все ее тело было напряжено и слегка изогнуто назад, голова запрокинута — отчего грудь выдавалась вперед во всей своей красе. Жану хотелось ласкать ее, но она по-прежнему сжимала его запястья, не давая им пошевелиться. Ему не хотелось освобождаться из этого плена силой.

Сибилла кончила раньше него, но и после этого продолжала свои движения, чтобы сохранить близость с ним до его оргазма. Наконец он изверг в нее семя — со всеми непредсказуемыми последствиями, которые несло с собой будущее появление ребенка.

Сибилла прижалась к нему, все еще удерживая его член в себе и сжимая его непроизвольными сокращениями мышц, словно бы хотела для большей уверенности выжать из него все до последней капли. Их губы снова соединились в поцелуе, языки сплелись. Последние затихающие движения Сибиллы вызвали у него завершающий стон удовольствия. Наконец высвободив одну руку, он погладил Сибиллу по спине. Они оба тяжело дышали, их тела были в испарине.

— А знаешь, что написал Линней в предисловии к своей «Естественной истории»? — спросил Жан спустя некоторое время, когда их дыхание выровнялось и тела наконец расцепились.

Вместо ответа она укусила его за ухо, потом прошептала, что не знает и что ей это без разницы.

— «Я не стану описывать женские половые органы, поскольку они слишком отвратительны», — процитировал он по памяти.

Они оба расхохотались одновременно.

— Ах так? Тогда убирайся! — с притворным негодованием произнесла Сибилла.

Но вместо того чтобы его оттолкнуть, снова прижалась к нему всем телом.

Уже после того, как она заснула, Жан почувствовал смутную тревогу, причину которой понял не сразу: во время акта любви вместо лица Сибиллы перед ним неожиданно возникло лицо Обскуры. Золотистый отблеск ее глаз явственно промелькнул в Сибиллиных глазах…

Он понимал, что, несмотря на все усилия, он еще не полностью избавился от темных чар Обскуры.

Из гостиной послышался громкий треск догорающего полена в камине, прозвучавший как некое мрачное пророчество.

Глава 12

Фиакр мчался на высокой скорости, увлекаемый лошадьми, чьи стальные подковы иногда высекали искры, ударяясь о мостовую. От сильной тряски, почти не смягчаемой рессорами, полицейский фотоснимок в руках Жана постоянно дергался, так что едва можно было разглядеть детали изображения. Вдоль левого и нижнего края снимка были прочерчены две оси, размеченные равномерными штрихами и задающие систему координат, которая позволяла определить расстояния между изображенными на нем предметами. Фотография давала грубый общий план, без всяких художественных тонкостей. Однако общий замысел «творца», создавшего мизансцену, был ясен. Столь странное произведение искусства стало настоящей сенсацией прежде всего в полицейской среде — новость о находке стремительно распространилась от сыскной полиции к полиции нравов и судебно-медицинскому корпусу. Жан узнал ее раньше, чем она появилась в газетах.