Читать книгу "За окном - Джулиан Барнс"

Тринадцать лет он работал в военном ведомстве и дослужился до начальника канцелярии. Будучи французом, он умудрялся как на словах, так и на деле совмещать службу с твердыми анархистскими убеждениями. Он поддерживал идеи анархии как журналист, как редактор и — почти наверняка — как изготовитель бомбы. В 1894 году его арестовали в ходе облавы и обвинили по одному из универсальных законов, которые так любят принимать правительства, напуганные терактами. Одну из улик дал обыск у него в кабинете, где полицейские обнаружили пузырек ртути и коробок с одиннадцатью детонаторами. Фенеон внес свой вклад в список непростительных отговорок, заявив, что его отец, который недавно покинул этот мир и в силу этого не может подтвердить его слова, нашел данные предметы на улице. Услуги адвоката оплатил меценат Таде Натансон, Феликсу же, вероятно, нравилось состязаться умом с юристами. Когда председатель суда сообщил, что подсудимого видели в обществе известного анархиста во время беседы за газовой лампой, он отреагировал холодно: «Скажите мне, господин председатель, с какой стороны газовой лампы это „за“?» Так как речь шла о Франции, остроумие в суде сыграло ему лишь на руку, и его оправдали. В следующем году увидеть все «прелести» судейского остроумия выпало на долю Уайльда. Удивительно, но именно в тот год Лотрек изобразил двух жертв правосудия вместе (естественно, в профиль) на спектакле в «Мулен Руж».

Суд стал кульминацией выхода Фенеона из тени. В течение последующих пятидесяти лет он постепенно становился все более неуловимым. Книг он не печатал, ограничившись сорокатрехстраничной монографией «Импрессионисты в 1886 году». Монография вышла тиражом 227 экземпляров, и все последующие предложения о переиздании отклонялись. Журналистом он сначала подписывал свои работы, потом стал ставить лишь инициалы и в конце концов перешел на полную анонимность. Как-то раз некий издатель предложил ему написать мемуары; Фенеон, естественно, отказался. Другой посоветовал напечатать «Романы в три строки», на что писатель резко ответил: «Я стремлюсь лишь к молчанию». Эти слова походили на сказанное однажды почти современником Фенеона швейцарским писателем Робертом Вальзером, когда в психиатрическую больницу, где он жил, приехал друг, который и поместил его туда, и спросил, как продвигается его работа. «Я здесь не писать, — ответил Вальзер, — а сходить с ума».

Уклончивость Фенеона отражалась и на том, как о нем писали другие. Биографическая заметка о Плеяде в дневнике Жюля Ренара занимает больше места, чем две посвященные автору статьи, одна из которых называется просто: «Козлиная бородка Фенеона». Малларме, его близкий друг, выступал в суде в качестве свидетеля и давал отзыв о моральном облике обвиняемого. Но вот что поэт написал сразу же после события своей почти любовнице Мэри Лоран: «Моего бедного друга Фенеона (нет, у него чрезвычайно интересные черты лица) оправдали, и я этому исключительно рад. Фрукты еще не доставлены, их еще не подавали. Мясо затмило все, а Женевьева считает, что мы слишком рано после обеда засунули его в штаны (сумку)». И все это в одном абзаце. Серьезный кризис общественной жизни Фенеона забыт ради более важной темы — еды. Хотя, может быть, Фенеон бы и сам одобрил, особенно фразу «мясо затмило все».

«Романы в три строки», впервые переведенные на английский язык, не являются книгой в обычном смысле, если это слово отражает авторский замысел. В 1906 году Фенеон работал в газете «Le Matin» и в течение нескольких месяцев вел колонку происшествий faits divers, известную в профессиональных кругах как «chiens йcrasйs» («задавленные собаки»). В его распоряжении был телеграф, местные и провинциальные газеты, а также общение с читателями. За вечернюю смену он составлял около двадцати трехстрочных заметок. Их печатали (конечно, анонимно), читали с тенью улыбки, вздохнув или покачав головой, а потом забывали. И если бы любовница Фенеона Камилла Платэль, видя в этом свой долг, не вырезала его творения — все 1220 — и не собирала их в альбом (как, вероятно, и его жена), их бы никогда не нашли среди общей массы хроники происшествий. Затем эти заметки обнаружил и опубликовал Жан Полан. Очень интересная работа: быть литературным палачом писателя, который стремится лишь к молчанию и твердо отказывается от прижизненных публикаций. Полан, исполненный чувства долга, опубликовал эту ненамеренную, неподписанную, несформированную, неофициальную «книгу» — и подпольная литературная репутация Фенеона стала выходить на свет.

Сартр в заметках о журнале Ренара описал дилемму, стоявшую перед французским прозаиком конца девятнадцатого века. Великий описательный и критический проект, каким был реалистический роман: от Флобера через братьев Гонкур и Мопассана к Золя — прошел свой путь, вобрал в себя мир и мало что оставил будущим практикам. Единственная возможность развития состояла в компрессии, аннотации и пуантилизме. С изрядной неохотой отдавая дань Ренару, Сартр писал, что журнал «лежит в основе многих современных попыток ухватиться за сущность простых вещей». Жид, чей журнал на протяжении многих лет частично пересекался с творением Ренара, жаловался (может, из чувства соперничества), что у того «не река, а перерабатывающий завод».

Ренар, также изображенный на картине Боннара в редакции «Revue Blanche», перерабатывал; Фенеон же пошел дальше и буквально заключил в бутылку каплю. Сант называет его «агрессивное молчание таким же полным, глубоким и громким, как черный холст Малевича». Оно утверждает, что любое писательство есть компромисс, что концепция всегда превосходит ее воплощение, что эго и политика являются соавторами любого писателя. «Корни этого могут крыться в отчаянии, но движение всегда идет в одну сторону — к трансцендентности. Оно направлено на освобождение поэзии от книг и обращение ее к обычной жизни». Эти довольно важные заявления тут же провоцируют две реплики: первую — что черный холст Малевича по крайней мере существует, и вторую — если за молчанием автора действительно кроется намерение, как охарактеризовать протест в действиях Полана, а затем Санта?

В 1914 году Аполлинер еще больше прославил «Романы в три строки», заявив в колонке одной газеты (как и полагалось, анонимно), что они «придумали слова о свободе, которые заимствовали футуристы». В течение ста лет тайная репутация трехстрочных «Романов» и их значение стали idйe recue — верой. Так, Хилари Сперлинг писала в биографии Матисса: «На протяжении многих лет (sic) он также вел в национальной газете колонку, посвященную более или менее необычным событиям, которые собирал из прессы и передавал в сжатой форме, с обескураживающим остроумием, превращающим новости в протосюрреалистическую форму искусства». Сант также заявлял, что «Романы» «во всей полноте изображают Францию 1906 года», что они совершенны, как хайку, что это «Человеческая комедия Фенеона», что их сущность совпадает с несокрушимыми точками пуантилистов, что они подобны случайным фотографиям в чемодане, сопоставимы с использованием газеты в кубистском коллаже у Брака и Пикассо, что они, наконец, «представляют важнейшую — на данный момент — веху в истории модернизма». Более того, издатели впоследствии приплетали сюда еще и Энди Уорхола.

Но обо всем по порядку: это nouvelles en trois lignes. Новости в три строки в газете «Le Matin» под рубриками «Парижские предместья», «Dйpartements» (то есть провинциальные истории) и «События за рубежом». Данные атрибуции не соблюдаются в издании Санта — вероятно, потому, что они не были очевидны из газетных вырезок, собранных в альбоме Камиллы Платэль. Фенеон и прежде занимался лаконичными формами, допускающими иронию. В 1886 году он был одним из четырех соавторов, которые всего за три дня создали каталог «Petit Bottin des lettres et des arts», содержащий бесстыдно эксцентричные определения культурных ценностей. Позднее, в 1890-е годы, в качестве анархистского журналиста Фенеон направил свой сарказм на более серьезные цели: