Читать книгу "Маска ночи - Филип Гуден"

Во дворе «Золотого креста» возле входа в крытый коридор, в двойной тени от возвышающейся над ней галереи и полотна, закрывавшего задник сцены, стояла кое-как сколоченная скамья. Всего лишь пара досок, пристроенных на двух бочках, – поставили ее, предполагаю, для удобства тех, кто мог утомиться от перетаскивания всякой всячины в кладовки и обратно.

В этот роковой полдень я облачился в костюм Меркуцио. Так как мы находились в разъездах, с нами не было нашего костюмера, чтобы помогать нам влезать и вылезать из костюмов. Точнее, с нами не было привередливого Бартоломью Ридла, который суетился бы и беспокоился о разорванном кружеве и потерянных перчатках. Он предпочел остаться в Лондоне. Так что приходилось за всем смотреть самим. «Все» включало в себя и стирку одежды – весьма значимое обстоятельство, если вы играете в трагедиях и вас ранят или убивают, так что потом нужно смывать кровь.

Оставалось около четверти часа. Из глубин постоялого двора доносился знакомый гул, столь же желанный для актера, как жужжание пчел для пасечника. Так или иначе, этот звук – мед для нас всех. Позади помоста, или сцены, суетилась пара мальчиков-слуг, подметая пол, прибирая все для постоянных хождений актеров взад и вперед. Чьи-то ноги шаркали по доскам нависавшей галереи. Некоторые из моих товарищей уже мешались с прибывающей публикой. Это не то, что я люблю делать до пьесы. После – пожалуйста, когда действие закончено и вы готовы возвратиться к своему настоящему «я», но общение до представления, кажется, несколько сводит на нет интригу.

Я впервые играл Меркуцио перед публикой и потому чувствовал, что под ложечкой у меня щемит сильнее обычного – будто маленький рой пчел сновал в моем животе, а не во дворе, – сильнее, чем то, что я обычно испытывал перед выходом на сцену. За последние несколько лет в труппе я привык к этому чувству и разной степени его проявления. Не раз игранная роль все еще вызывала дрожь в коленках, но в этом страхе как-то не было ничего особенного. Новая роль, с другой стороны, приводила меня в возбужденное состояние, в котором иногда чувствовалась даже примесь чистого ужаса. Поначалу я думал, что это ощущение со временем пройдет, но более опытные актеры утверждали, что оно остается навечно. В самом деле, некоторые из них уверяли, что актер – ничто без его нервов и именно они нужны, чтобы поддерживать в нем рвение.

Не я один, впрочем, страдал от страха. К моему удивлению, я увидел монаха, сидевшего на этой грубой скамье, состоявшей из доски, брошенной на бочки, а потом понял, что это Хью Ферн, уже в костюме. Свиток с текстом его роли был наполовину развернут у него на коленях, и он часто бросал на него взгляды, пощипывая в то же время рукава своей рясы. Помощник доктора Эндрю Пирман наклонился вперед, чтобы расслышать то, что говорит его хозяин. Я гадал, не повторяет ли он свою роль, и увидел, как он сжал плечо стоявшего человека, как будто для подтверждения. Тот кивнул и двинулся в мою сторону. Мы миновали друг друга, обменявшись едва заметными приветствиями.

Доктор был сумрачен, почти как небо, висевшее в тот день над Оксфордом. Я не был уверен, что он помнит, кто я такой, но, по меньшей мере, он должен был понять по моему костюму, что я из труппы. Мы заговорили (здесь я должен признаться, что мною частично двигало желание узнать какие-нибудь крупицы юности Шекспира). Я обратился к нему как к хорошо знакомому. Поразительно, как уравнивает людей участие в одной и той же пьесе.

Ник Ревилл: Добро пожаловать в нашу труппу, доктор.

Хью Ферн: Благодарю вас… мастер… Ревилл, не так ли? Николас? Скажите, похож я на монаха?

HP: Очень. Разве что…

ХФ: Что?

HP: Туфли.

ХФ: Слишком много пряжек? Слишком нарядно для священника?

HP: Ну, раз уж вы сами сказали… Но ряса хороша.

ХФ: Ряса принадлежит Вильяму Шекспиру, но туфли мои.

HP: Удивительно, как придирчива к обуви публика, во всяком случае, те, кто стоит у сцены. Они с ней на одном уровне, видите ли.

ХФ: Похоже, дождь собирается. А что, если дождь? Представление отложат?

HP: Нет, мы будем играть.

ХФ: Несмотря на погоду?

HP: Помню, как однажды в театре «Глобус», в Лондоне, туман во время представления был настолько густым, что кто-то – какой-то глупый актер – случайно шагнул вниз со сцены и упал с жутким грохотом среди стоявших зрителей.

ХФ: Надеюсь, это была комедия.

HP: К сожалению, то была трагедия. Публика потом не сразу успокоилась.

ХФ: А актер?

HP: О, с ним не случилось ничего страшного – только слегка растянул свою гордость.

ХФ: Это были вы?

HP: Да. Я был тем глупым актером.

ХФ: Не будьте так строги к себе.

HP: Я слышал, вы и Вильям Шекспир друзья с детства.

ХФ: С детства.

HP: Доктор Ферн, с вами я могу говорить откровенно. Мое восхищение мастером Шекспиром так велико, что я жажду узнать все о его жизни.

ХФ: Тогда вам, безусловно, нужно обратиться к нему.

HP: Он говорил как-то, что в молодости вы охотились вместе.

ХФ: Ах, это. Полагаю, он говорил вам, что мы промышляли незаконной охотой на оленя?

HP: Ну…

ХФ: В поместье сэра Томаса Люси около Стратфорда. Упомянул ли он также, как однажды был пойман сэром Томасом, высечен и попал за решетку, но сумел выйти из тюрьмы с помощью некоторых друзей, а затем бежал в Лондон, хотя не раньше, чем накропал небольшую сатиру на семью Люси?

HP: Ух ты! Нет, он ничего этого не говорил. Так все и случилось?

ХФ: Это одна из тех историй, что я слышал. Истории, кажется, сами так и липнут к мастеру Шекспиру. Люди уверены, что могут рассказывать о нем все, что захочется, и он не обидится.

HP: Это правда? Что он не обидится?

ХФ: Конечно нет. Что бы вы подумали о человеке, который никогда не обижается на то, что о нем говорят?

HP: Ну, это он первый заговорил об оленях.

ХФ: Что касается меня, я никогда в жизни не загонял оленя, мастер Ревилл, равно как не браконьерствовал с Вильямом Шекспиром.

HP: Правда?

ХФ: Не следует верить тому, чего не видели собственными глазами, да и в этом случае не всегда. Я очень предан Вильяму, но он сочинитель, живущий в мире королей, замков и убийц, и если ему придется выбирать между красочной историей и скудной реальностью, он всегда предпочтет первую.

HP: Он многим готов пожертвовать ради острого словца. Он играл словами насчет стрельбы по оленям. Он любит каламбуры.

ХФ: Так и есть. Не берите в голову, если вы обнаружили, что Шекспир преувеличил правду, а вы готовы были внимать ему. Вы не первый. И вы Стрелец, как я помню. Это одно из свойств вашего знака.

HP: Легковерие?

ХФ: Доверчивость.