Читать книгу "Человеческий фактор - Виктор Пронин"

– Вижу... Белая рубашка с подкатанными рукавами?

– Да! И синие джинсы!

– Настоящие джинсы всегда синие, – рассудительно заметил Михась, его охватило непреодолимое желание дерзить заказчику, а его замечание о джинсах в этот момент было дерзостью.

– Об этом потом! Выходи из машины и пройдись за ним, присмотрись. Ехать за ним не надо... Видишь, к нему подошли двое? Вот они пожали руки друг другу... Дальше пошел один. Видишь?

– И далеко мне за ним идти?

– До своего дома он доходит за пятнадцать минут. Ты даже вспотеть не успеешь. Идешь?

– Надо, – вздохнул Михась и, выйдя из машины, зашагал по краю дороги вслед за мужиком в белой кепке. Обернувшись, успокаивающе махнул Васе рукой – жди, скоро вернусь, потом приглашающе помахал Алику, дескать, хватит тебе в машине рассиживаться, пора делом заняться. Алик трусцой догнал Михася.

– Это он?

– Вроде как бы, – вздохнул Михась. – Живет где-то рядом... Здесь же, в Немчиновке.

– Это хорошо.

– Почему?

– Народу поменьше, места поглуше...

– Чем меньше народу, тем больше очевидцев, – Михась опять тяжко вздохнул, он почему-то последнее время постоянно вздыхал, будто ему не хватало воздуха, будто оказался где-то в горной выси, в разреженной атмосфере. А там как знать, может, и вправду он чувствовал себя в разреженном пространстве. – Вон в деревнях вроде и мало народу, а все как на ладони, ничего не скроешь.

– А ты-то откуда знаешь?

– Было дело, – коротко ответил Михась и прибавил шагу.

И хотя занятие их было совершенно невинным – они просто шли по улице, болтали о пустяках и ничем не могли привлечь внимание прохожих, нервное напряжение нарастало. Оба чувствовали, что ступили, ступили на тропу войны, на этой немчиновской полузаросшей дорожке делали первые шаги к жизни чреватой и непредсказуемой.

Мужик в белой рубашке с подкатанными рукавами неожиданно пропал из виду, и Михась с Аликом на какое-то время растерялись. Но тут же снова увидели его – Долгов свернул с улицы вправо, вниз, в какой-то неприметный переулок. И обоим ничего не оставалось, как следовать за ним. Переулок был вроде бы и без названия даже, лишь на одной проржавевшей жестянке, прибитой к покосившемуся столбу, они смогли прочесть одно слово «просек». Какой просек, под номером ли он шел, под названием от советских еще времен, растворившихся в истории, было неизвестно. Да им и не до того было – переулочек сразу понравился открывшимися возможностями – он все время вилял из стороны в сторону, вдоль забора рос какой-то кустарник, трава высотой в человеческий рост, паслись привязанные к колышкам козы, хрипло и нагло орали петухи во дворах. Придумать место лучше для того, чтобы расправиться с ненавистным кому-то мужичком, просто невозможно да и незачем было придумывать – ни единой человеческой души Михась и Алик не встретили.

– А ничего местечко, – протянул Алик, оглядываясь по сторонам.

– Лучше не бывает, – согласился Михась.

– Зря мы сегодня инструмент не прихватили.

– А деньги?! – возмутился Михась. – Ты что несешь?! Мы же договорились – деньги вперед!

– Виноват, – покорно склонил голову Алик. – И потом я же не всерьез, так, чтобы разговор поддержать, чтобы не скучно тебе со мной было идти по этому захолустью, забытому богом и людьми...

– Что-то ты разговорился.

– Еще можно, еще не время замолкать. Мы еще имеем право – словами обмениваться, суждения высказывать, можем даже чихать и кашлять...

– А что, все это скоро кончится? – настороженно спросил Михась, искоса поглядывая на Алика.

– Мне так кажется.

– Знаешь, что делают, когда кажется?

– Знаю, Михась, знаю. И мою невинную болтовню можешь считать попыткой перекреститься.

– Рановато ты начал.

– Чтоб потом не было поздно.

Так вот перебраниваясь, переговариваясь, они миновали переулочек и вышли на улицу, широкую, с щербатым, но все-таки асфальтом. Здесь даже таблички на заборах висели вполне внятные – проспектом Революции называлась эта улочка. Она тоже виляла из стороны в сторону, тоже поднималась и опускалась, но ранг у нее был другой – проспект Революции, блин!

Как все-таки проявляется вся наша жизнь и мы сами со своими слабостями и достоинствами, со своими претензиями и самовлюбленными представлениями о самих себе в таких вроде бы совершенно невинных вещах, как названия улиц и переулков, в названиях кораблей и городов, да и чем угодно, господи! Тот же проспект Революции, на котором две легковушки разминуться могут, если только обе съедут на обочину! Любую симпатяшку с хорошей такой, убедительной вульгаринкой во взоре и с приблатненным покачиванием юных плеч мы уже готовы называть светской дамой, и называем ее светской дамой, и относимся к ней соответственно! А писателю, изложившему худо-криво свои южные похождения, устраиваем литературные вечера с песнями, плясками и фуршетами, и какого-то мордатого политика в австрийском костюме называем надеждой нации. И миллионы, ребята, миллионы голосуют за него в тщетном ожидании, когда же он, наконец, эту надежду оправдает...

Что за этим?

Наше великодушие? Снисходительность? Простоватость? А может, всего понемножку, этакий винегрет под соусом невежества и глупости? А есть еще потрясающая приговорочка такая... «А, дескать, пусть! Нас не убудет, к нам не пристанет!»

А может быть, это и есть пресловутая широта души?

Я, например, каждому позволяю представляться тем, кем ему хочется! И упаси боже остановить, образумить, усомниться! Вперед, дорогой, побед тебе на всех фронтах! Ты первая красавица? Нисколько в этом не сомневаюсь! И ты не сомневайся, милая! Ты властитель дум? Счастья тебе и новых свершений! Позволь пожать твою высокоталантливую руку! Ты надежда нации? Неужели свершилось?! Наконец-то!

Проспект Революции?

Возвращаемся на проспект Революции...

Шагая по боковой дорожке вдоль штакетника походкой частой и твердой, Долгов и думать не мог, что два хмыря, то ускоряя свой суетной бег за ним, то замедляя, чуть ли не тыкаясь в спину, питают к нему интерес не просто суровый, а прямо-таки безжалостный, связывая с ним все свои жизненные надежды на ближайшие годы. Мысли его витали далеко, связаны они были с солнечной сосновой древесиной, с производством и сбытом. А еще ему хотелось открыть мебельный магазин прямо здесь в Немчиновке, может быть, даже на проспекте Революции, но поближе к платформе электрички, поскольку все-таки там, возле платформы «Немчиновка», находился культурный и торговый центр. Вокруг небольшой площади обустроилась могильная мастерская по производству гранитных плит, общепоселковая свалка, стена сгоревшего хозяйственного магазина – следы жестокого передела имущества смутной середины девяностых годов, когда перепившийся президент буянил и куролесил не только на просторах великой России, но и в соседнем лесочке, где он и проживал вместе со своим криминальным семейством. Тут же стояли остатки стен автомастерской – следы кавказских разборок. А был еще заваренный рельсами железнодорожный переезд. Дело в том, что на соседнем Можайском шоссе постоянно возникали непроходимые автомобильные пробки, и хитренькие водители, знающие местные тропы, пытались кое-что выгадать, обойдя часть пробки немчиновскими дорожками. В результате весь поселок превращался в единую, намертво застывшую автомобильную пробку, гудящую, нервную, смердящую, в которой все машины были равны – от «Запорожца» и «Оки» до «Мерседеса» и «Лексуса».