Читать книгу "Кати в Америке - Астрид Линдгрен"

Элин была среди мертвых. Умерла она в восьмидесятых годах XIX века, и ей тогда не исполнилось еще девятнадцати лет. О, Элин, как я оплакивала тебя! Я сидела возле твоей могилы, а вокруг цвела удивительнейшая весна, и мне было так больно, что тебе не дано было пережить девятнадцать весен.

Вообще-то я оплакивала не только тебя, я оплакивала всех шведов, что спали последним сном на этом кладбище в далекой Миннесоте. Это было старое-престарое кладбище, и почти все, кто покоился там, родились в Швеции. Гробницы с одними лишь шведскими именами, северный весенний ландшафт вокруг меня... Неужели кто-нибудь удивится, что я поняла: мне надо немного поплакать. И посетила могилу Элин, которой не исполнилось еще девятнадцати лет.

О, я просто видела все это! Торпарские[189]хижины дома в Смоланде, Элин с упакованным полосатым чемоданом — она уезжает в Америку, — на лужайке мать и отец провожают ее... Маленькие братья и сестры плачут у калитки, мать утирает глаза передником.

— До свидания, Элин, напиши домой, как только сможешь, — ты ведь взяла с собой бутерброды? — до свидания!

И вот Элин идет дальше одна по лужайке, слезы застилают ее глаза, и она едва различает дорогу, но не оборачивается. А потом — на поезде вместе со всеми другими из ее прихода, ведь так приятно ехать в Америку! Ужасное плавание на пароходе через океан... Два заплесневелых бутерброда еще остаются у нее в котомке с припасами по прибытии в Нью-Йорк. Однако Миннесота!.. Знаешь, там ведь точь-в-точь как дома в Смоланде! Нет, возможно, не совсем так!.. Нет, нет, совсем не так, как дома! О ужасная тоска по дому! И болезнь... и еще сильнее тоска по дому... Мама... я хочу обратно домой, к маме! Но мама так далеко, Швеция так далеко! Помогите, мне всего лишь девятнадцать лет, я не хочу умирать...

А дома на торн приходит письмо с наклеенной на конверт американской маркой. «Ваша дочь Элин умерла на прошлой неделе, это была грудная болезнь. Думаю, она страдала!»

Зайдя так далеко, я взяла себя за шиворот. Никогда не слышала ничего подобного. И чего только не выдумаешь, лишь бы поплакать! Признайся, Кати: ты сама тоскуешь по дому! «Ты ведь взяла с собой бутерброды», — никогда ничего глупее не слышала. И если не можешь себе представить, с чем были эти бутерброды XIX века, то у тебя чуточку больше причин поплакать. Телячий студень, например, — это, вероятно, в высшей степени трогательно!

После того как я довольно долго попрезирала себя, глаза мои высохли уже настолько, что я смогла сопровождать Тетушку в дом престарелых, навестить ее милую тетку. И подумать только, здесь все началось снова!.. В доме было полным-полно старушек и старичков, эмигрировавших в Америку тридцать, сорок, пятьдесят лет тому назад. Каждый из них говорил по-шведски, так что... короче говоря, все началось снова! Я плакала и всхлипывала, так что тетка Тетушки была просто вне себя. Она была так стара и так рада видеть нас! Она говорила о своей старой родине и о своей новой родине, так что... короче говоря, я достала свежий носовой платок. Тетка Тетушки стояла в окне и смотрела нам вслед, когда мы уходили... В самом деле, должна сказать, с двумя носовыми платками далеко не уедешь!

Но когда мы вернулись в Миннеаполис, я взбодрилась и собралась с духом, и мы с Тетушкой пошли на весенний концерт Шведского института. Жил-был некогда бедный шведский мальчишка-эмигрант, которого звали Турнблад. Он разбогател и построил себе дом в Миннеаполисе, ужасную огромную коробку, настолько ужасную, что невозможно было понять, как кто-то может там жить. И Турнблад тоже не смог. Он быстро съехал оттуда и подарил дом обществу, которое живет и действует, распространяя шведскую культуру в Америке. Этот весенний концерт состоялся именно в этом доме.

Мне не следовало идти туда. Подумать только, сидеть так далеко от Швеции и слушать, как поет мужской хор. Мужской хор, хористы, нога которых, вероятно, никогда не ступала на землю Швеции, но которые все-таки не забыли свое шведское происхождение. Разве можно слушать, как этот мужской хор поет: «Страна благословенная, прими мою песнь!» Я имею в виду — слушать без слез! Я не смогла!

XVII

Потом мы приехали в Чикаго, и вот там-то это и случилось! Я до сих пор еще по-настоящему не оправилась от шока. Кто бы мог подумать, что... Нет, пока я еще ничего не скажу! Скажу только, что, входя в вагон поезда апельсинового цвета, который вез нас из Миннеаполиса в Чикаго, Тетушка и я вряд ли предполагали, что приготовила нам судьба.

«Утренний Гайавата» — так назывался поезд. Разве слова эти не звучат как возглас триумфа? Мы сели в «наблюдательный вагон» в самом хвосте поезда. И при виде зеленого, мягко очерченного лесистого ландшафта, среди которого мы ехали, почувствовали, что настроены по-доброму и благожелательно. Неудивительно, что столько шведских пионеров-переселенцев обосновалось в здешних местах. Наверняка хорошо было жить на этих землях!

Разбросанные среди зелени, раскинулись белые усадьбы с огромными сараями и высокими белыми зернохранилищами. Было бы интересно знать, сколько усадеб занимают здесь Андерссоны, или Петтерссоны, или какие-нибудь другие шведские ... соны[190]. Возможно, большинство владельцев ферм в Миннесоте — выходцы из Скандинавии.

Когда мы выскочили из вагона в Чикаго, кто стоял там, на перроне, с наивным взглядом голубых глаз, полных слез? Кто, как не дядюшка Элуф?! Мамин брат Элуф, эмигрировавший, когда ему было двадцать два года, и которого я никогда прежде не видела! Он жил в Америке уже сорок два года, но, несмотря на это, выглядел таким по-крестьянски славным, домашним. Встреча с ним была очень торжественной и удивительной. Но я еще не чувствовала, что крылья судьбы шумно реют в воздухе.

Значительную часть времени в поезде Тетушка употребила на то, чтобы подготовить меня к встрече с Чикаго.

Если повернешь за угол и услышишь на улице звуки, похожие на «тра-та-та», мгновенно бросайся на землю животом, — сказала она. — Потому что это строчит пулемет и, возможно, стреляет сам господин Капоне[191].

Я возразила, что Аль Капоне давно умер, а музыка machine-gun[192]в настоящее время смолкла. Но Тетушка читала, что, по статистике, в каком-то году в Чикаго было триста шестьдесят семь убийств и ни одного-единственного убийцы не схватили. Конечно, с тех пор прошло много времени, но если триста шестьдесят семь убийц не были схвачены тогда, то логично было бы предположить, что теперь они залегли наготове, чтобы со свежими силами броситься на Тетушку и на меня. Тетушка не желала подвергаться риску. Она спрятала наши деньги в самые замысловатые тайники. Не думаю, что даже такому суперхитрому гангстеру, как Аль Капоне, взбрела бы в голову идея искать деньги в кармане Тетушкнной красной нижней юбки. Так что я чувствовала себя совершенно уверенной в нашей безопасности. Но Тетушка подозрительно смотрела на всех, кого мы встречали. И не думайте, что она не узнает гангстера или рэкетира, если увидит кого-нибудь из них.