Читать книгу "Забытые войны России - Алексей Николаевич Волынец"

когда некоторые из них ложились уже очень близко, он громко кричал: „Жидко брызжешь – не попадешь!“ и, припадая к подсошкам, посылал выстрел за выстрелом. Дезертир очень злил солдат…»

За два дня боёв русские разгромили кабардинцев, взяли много пленных, но так и не смогли найти безрукого дезертира-снайпера, никто из черкесов его не выдал.

Дезертирство и переход на сторону неприятеля всегда считались самым тяжким воинским преступлением. Военно-уголовный Устав Российской империи 1839 года предусматривал за оставление части наказание в виде 500–1500 ударов розгами или шпицрутенами. За второй побег дезертиру полагалось до трех тысяч ударов, что де-факто означало мучительную смертную казнь. В военное время переход или попытка перехода карались расстрелом, в особых случаях по усмотрению суда – повешением.

Однако все долгие годы Кавказской войны дезертирство не прекращалось. Как уже указывалось выше, полки Кавказской линии формировались по остаточному принципу второсортными, нелояльными или наказанными солдатами и офицерами. Некоторые форты Черноморской береговой линии, по словам современников по сути «обратили в острог штрафованных».

По официальным отчётам воевавшего на Кубани в черкесских районах Тенгинского пехотного полка в 1837 году более половины его солдат числились «ненадежными». Именно в этом полку служил поручик Михаил Лермонтов, за дуэль сосланный из петербургской гвардии на Кавказ. Среди его сослуживцев по Тенгинскому полку был, например, разжалованный из кавалергардов за участие в мятеже польский князь Роман Сангушко – этот потомок монархов Великого княжества Литовского служил в Тенгинском полку рядовым. Комбатом штрафника Лермонтова был Константин Данзас, лицейский друг и секундант Пушкина на последней дуэли поэта. По сути, за эту дуэль полковник Данзас и был направлен из Петербурга с понижением в чине на Кавказ.

Тенгинский полк тогда воевал с черкесами в районе современного города Сочи – в то время этот курорт был одним из самых гибельных мест Российской империи, со смертельной малярией и не менее смертоносными аборигенами. Рядом с поэтом Лермонтовым и лицеистом Данзасом воевал бывший крепостной из Киевской губернии, рядовой солдат Архип Осипов, в начале своей службы за дезертирство прогнанный «сквозь строй» с тысячей шпицрутенов. 22 марта 1840 года бывший дезертир Архип Осипов, пожертвовав жизнью, взорвал захваченный черкесами пороховой склад в укреплении Михайловское – сейчас это расположенное на территории курорта Геленджик село называется Архипо-Осиповка в честь героически погибшего бывшего дезертира.

Кстати, оба «благородных» однополчанина Архипа Осипова – Лермонтов и Сангушко – тоже храбро воевали, будучи в «команде охотников», говоря по-современному, в спецназе. Однако не все «штрафники», особенно недворянского происхождения, стремились сохранить верность далёкому царю в Петербурге.

Обилие «второсортных» и «штрафованных» в кавказских полках автоматически повышало процент потенциальных дезертиров и перебежчиков. В том же Тенгинском полку в 1844 году задержали двух солдат, пытавшихся уйти к горцам с пудом пороха на тысячу патронов. Следствие выявило даже факт существования твёрдой таксы, по которой порох и боеприпасы со складов полка продавались горцам – рубль серебром за 60 патронов. Так героизм и дезертирство в условиях Кавказской войны уживались в одной казарме.

«Приватизация войны…»

Помимо внутренних факторов, сам характер многолетней войны на Кавказе способствовал побегам к горцам. По сути, это была не война в привычном смысле, а специфическая жизнь в условиях никогда не прекращавшейся партизанской «герильи», где боевые операции с обеих сторон зачастую мало отличались от грабительских набегов.

«Кавказская война не есть война обыкновенная; Кавказское войско не есть войско, делающее кампанию. Это скорее воинственный народ, создаваемый Россией и противопоставляемый воинственным народам Кавказа для защиты России…» – писал в 1855 году адъютант главнокомандующего отдельным Кавказским корпусом князь Святополк-Мирский.

Любопытный факт – значительная часть полков, воевавших в XIX веке на Кавказе, оказались в этом регионе еще со времён похода Петра I в Персию в начале XVIII столетия. Солдаты издавна воевавших с горцами полков привыкли осознавать себя по сути отдельным племенем, именуя себя «кавказцами», а части, недавно пришедшие из центральных губерний, называли с некоторым оттенком пренебрежения «российскими».

Офицеры отмечали соперничество и даже вражду «кавказских» и «российских» частей. Доходило до того, что «кавказцы» не считали обязательным оказывать поддержку «российским», когда те попадали в трудное положение в боях с горцами. В то же время между собой части «кавказцев» поддерживали тесные отношения, именуя таких сослуживцев на кавказский манер «кунаками» – выручка «кунаков» в бою считалась святым делом.

Почти всю жизнь провоевавшие на Кавказе русские войска по форме, вооружению, быту и тактике разительно отличались от регулярной армии Российской империи. Специфика Кавказской войны отвергала и безропотную формальную дисциплину – на этой войне скорее выживал самостоятельный, инициативный воин. Существовал свой сленг, отличный от общеармейского жаргона: здесь присутствовала и тюркская «баранта» (угон чужого скота), и турецкий «ясырь» (пленный), и чисто русское «поднять аульчик» (разграбить горское село).

Зачастую кавказские полки вели собственное хозяйство – при отдельных полках, батальонах и ротах существовали свои «артельные» стада овец и лошадей, «артельные» хлебные поля и т. п. При таком хозяйстве и на такой войне солдат проводил всю свою жизнь – и это еще более превращало кавказские полки в своеобразные племена.

Племянник могущественного шефа жандармов Константин Бенкендорф в 1845 году командовал батальоном, участвуя в нескольких экспедициях против чеченцев и черкесов. В своих мемуарах он описал весьма колоритную и показательную сцену, произошедшую на базаре в крепости Грозной (ныне город Грозный). Там солдаты Апшеронского полка подрались с чеченцами, не выяснив цену баранов. Прибежавшие на шум потасовки рядовые Куринского полка бросились на помощь не солдатам, а горцам, объясняя своё поведение так: «Как нам не защищать чеченцев?! Они – наши братья, вот уж двадцать лет, как мы с ними дерёмся!» В данном случае «мы с ними» было двояким – солдаты то воевали против этих чеченцев, то вместе с ними воевали против других горских племён.

За десятилетия службы солдаты кавказских полков перенимали и образ жизни, и психологию своего врага. Тем более что в ходе полувековой Кавказской войны противник неоднократно становился союзником и наоборот – племена и роды горцев, перманентно враждуя друг с другом, легко заключали союзы и перемирия с русским командованием и так же легко их нарушали. Понятие «мирного» и «немирного» горца было весьма относительным, переход на сторону противника на являлся изменой роду и большинством горцев психологически не осуждался. Родоплеменная мораль жила в другом измерении нежели государственные абстракции присяги и устава.

Русские солдаты, по сути неграмотные крестьяне, в юности попавшие из глухих деревень на Кавказ в условия непрерывного и непонятного полумирного-полувоенного существования, за годы службы легко перенимали эту психологию соседей-горцев. И побег из казармы в соседний горный аул, по сути