Читать книгу "Пять праведных преступников - Гилберт Кийт Честертон"

были.

– Вас же обокрали! – сказал Нэдуэй. – Спасибо, это все, что я хотел узнать.

Мистер Изидор Грин, учитель музыки, длинноволосый человек в выцветшем бутылочно-зеленом пальто, был, по меткому выражению полицейского, истинным раззявой. На вступительные вопросы он ответил сравнительно гладко и сообщил, что почувствовал тогда что-то в кармане. Но когда Нэдуэй – очень мягко и приветливо – стал допрашивать его, он заметался в страхе. По его словам, он высчитал наконец (при помощи своих друзей, более способных к математике), что у него было после кражи три шиллинга семь пенсов. Однако эти сведения не принесли пользы, так как он абсолютно не мог представить, сколько было у него раньше.

– Я занят творчеством, – сказал он не без гордости. – Может быть, жена знает.

– Прекрасная мысль, мистер Грин, – обрадовался Нэдуэй. – Я как раз вызвал вашу жену свидетелем защиты.

Все ахнули, но подсудимый, несомненно, не шутил, – учтиво и серьезно он приступил к допросу свидетельниц защиты, которые приходились женами свидетелям обвинения.

Показания жены скрипача были просты и ясны во всем, кроме одного. Сама она оказалась миловидной и толстой, вроде кухарки из богатого дома, – вероятно, именно такая женщина могла присматривать как следует за неспособным к математике Грином. Приятным, уверенным голосом она сказала, что знает все про мужнины деньги, если они есть. А в тот день у него было два шиллинга восемь пенсов.

– Миссис Грин, – сказал Алан. – Ваш муж пересчитал их после кражи с помощью своих друзей-математиков и обнаружил три шиллинга семь пенсов.

– Он у меня гений, – гордо сказала она.

Миссис Гэмбл невыгодно отличалась от миссис Грин. Такие длинные, унылые лица и поджатые губы нередко бывают у тех, чьи мужья посещают «Свинью и Свисток». На вопрос Нэдуэя, запомнился ли ей тот день, она хмуро ответила:

– Как не запомнить! Жалованья ему прибавили, только он не сказал.

– Насколько мне известно, – спросил Нэдуэй, – он угощал в тот день своих друзей?

– Угощал! – взревела свидетельница. – Угощал, еще чего! Даром, наверное, пили. Напился как пес, а платить-то не стал.

– Почему вы так думаете? – спросил Нэдуэй.

– А потому, что всю получку домой принес, и еще с добавкой. Прибавили, значит.

– Все это очень странно, – сказал судья и откинулся в кресле.

– Я могу объяснить, – сказал Алан Нэдуэй, – если вы разрешите мне, милорд.

Ему, конечно, разрешили. Алан принес присягу и спокойно смотрел на прокурора.

– Признаете ли вы, – спросил прокурор, – что полисмен задержал вас, когда вы лезли в карман к этим людям?

– Да, – сказал Алан Нэдуэй. – Признаю.

– Странно, – сказал прокурор. – Насколько мне помнится, вы сказали: «Не виновен».

– Да, – грустно согласился Нэдуэй. – Сказал.

– Что же это значит? – вскричал судья.

– Милорд, – сказал Алан Нэдуэй, – я могу объяснить вам. Только тут, в суде, никак не скажешь просто – все надо, как говорится, доказывать. Да, я лез им в карманы. Только я не брал деньги, а клал.

– Господи, зачем вы это делали? – спросил судья.

– А! – сказал Нэдуэй. – Это объяснять долго, да и не место здесь.

Однако в своей защитной речи подсудимый многое объяснил. Он разрешил, например, первую загадку: почему исчез один потерпевший? Безымянный экономист оказался хитрее кутилы Гэмбла и гения Грина. Обнаружив лишние деньги, он вспомнил, что такое полиция, и усомнился, разрешат ли ему их сохранить. Тогда он благоразумно исчез, словно колдун или фея. Мистер Гэмбл, находившийся в приятном, располагающем к добру состоянии, увидел не без удивленья, что неразменные деньги текут из его карманов, и, к величайшей своей чести, потратил их в основном на своих друзей. Однако и после этого у него осталось больше, чем он получал в неделю, что и вызвало темные подозрения жены. Наконец, как это ни странно, мистер Грин, при помощи друзей, сосчитал свои деньги. На взгляд его жены их оказалось многовато – просто потому, что он разбогател с той поры, как она, застегнув его и почистив, выпустила утром в мир. Короче говоря, факты подтверждали поразительное признание: Алан Нэдуэй клал деньги в карманы, а не воровал.

Все растерянно молчали. Судье оставалось одно: предложить присяжным вынести оправдательный приговор, что они и сделали. И мистер Алан Нэдуэй, благополучно ускользнув от прессы и семьи, поскорее выбрался из суда. Он увидел в толпе двух остроносых субъектов в очках, в высшей степени похожих на психиатров.

Имя очищено

Суд над Аланом Нэдуэем и оправдательный приговор были только эпилогом драмы или, как сказал бы он сам, фарсом в конце сказки. Но настоящий эпилог, или апофеоз, был разыгран на зеленых подмостках нэдуэевского сада. Как ни странно, Миллисент всегда казалось, что этот сад похож на декорацию. Он был и чопорным, и причудливым; и все же Миллисент чувствовала, что в нем есть какая-то почти оперная, но, несомненно, истинная прелесть. Здесь сохранилась частица той неподдельной страсти, которая жила в сердцах викторианцев под покровом их сдержанности. Здесь еще не совсем выветрился невинный, неверный и начисто лишенный цинизма дух романтической школы. У человека, который сейчас стоял перед Миллисент, была старинная или иностранная бородка; что-то, чего не выразишь словами, делало его похожим на Шопена или Мюссе. Миллисент не знала, в какой узор складываются ее смутные мысли, но чувствовала, что современным его не назовешь.

Она только сказала:

– Не надо молчать, это несправедливо. Несправедливо по отношению к вам.

Он ответил:

– Наверное, вы скажете, что все это очень странно…

– Я не сержусь, когда вы говорите загадками, – не сдавалась Миллисент, – но поймите, это несправедливо и по отношению ко мне.

Он помолчал, потом ответил тихо:

– Да, на этом я и попался. Это меня и сломило. Я встретил на пути то, что не входило в мои планы. Что ж, придется вам все рассказать.

Она несмело улыбнулась.

– Я думала, вы уже рассказали.

– Рассказал, – ответил Алан. – Все, кроме главного.

– Ну, – сказала Миллисент, – я бы охотно послушала полный вариант.

– Понимаете, – сказал он, – главного не опишешь. Слова уводят от правды, когда говоришь о таких вещах.

Он снова помолчал, потом заговорил медленно, словно подыскивая новые слова:

– Когда я тонул там, в океане, у меня, кажется, было видение. Меня вынесло в третий раз, и я кое-что увидел. Должно быть, это и есть вера.

Английская леди инстинктивно сжалась и даже как-то внутренне поморщилась. Те, кто, явившись с края света, говорят, что обрели веру, почти всегда имеют в виду, что побывали где-нибудь на сборище сектантов, – а это удивительно не подходило к умному, ученому Алану. Это ничуть не было похоже на Альфреда Мюссе.

Острым взглядом мистика он увидел, о чем